Начальство сказало:

– Старина Вэй, может, отдохнём здесь?

Старина Вэй тут же откликнулся:

– Давайте отдохнём…

Никто не давал команды, все тут же опустились на землю.

В это время прилетел ночной ветер, пронёсся по ветвям немногих уцелевших деревьев, которые что-то тихо прошелестели ему вслед. Ветер помчался дальше, к линии продвигавшегося вперёд пожара, яростно обрушился на него, пламя в ответ загремело и вскинулось, сверкнув на мгновение, и этот отблеск осветил на мгновение лица людей, высветил выражение каждого. Вспышка была короткой, как молния, всё снова погрузилось во мрак, и не успеть было хорошо разглядеть каждое лицо, как и понять, о чём каждый думал.

Эти дни шаг за шагом подходивший огонь держал людей в постоянном напряжении, в ожидании схватки, все готовились сразиться с демоном огня, а огонь так легко перешагнул через устроенные ими заграждения. Не успели оглянуться, как они уже смотрят в спину продолжающему своё наступление пожару. В этот момент словно в душе у каждого раздался стон; некоторым показалось, что они слышат его наяву.

Потом все услышали, действительно, тихий глухой стон.

Сразу множество сильных лучей света сошлись в одном месте, откуда шёл этот стон. Потом послышались испуганные возгласы. В принесённой водой груде мусора, оказывается, были скрученные человеческие тела! Все дружно навалились, вытащили из мешанины веток одно, потом другое – уже окоченевшее – тело. Порылись, вытащили ещё одно – тоже мертвый!

Довольно быстро нашли пять трупов. Трое были женщины из Счастливой деревни, и ещё двое рабочих в синих комбинезонах. Но слабые стоны не прекращались. Наконец, из большой кучи гниющих листьев, перемешавшихся с глиной и илом, вызволили толстушку Янцзинь. Собо очистил её рот и нос от набившейся грязи. Девушка даже попыталась улыбнуться, тихо сказала:

– Не бойся, я не привидение, я ещё живая…

Собо тоже улыбнулся в ответ:

– Не волнуйся, я тебя спасу…

Сказав это, он взял в зубы фонарик, взвалил её на спину и побежал вниз с горы.

Оставшиеся молчали; люди из Счастливой деревни опознали троих погибших женщин, а тех двух рабочих в синих комбинезонах опознать пока было некому. Пять тел положили на траву поляны, лица накрыли защитными касками; колонна безмолвно продолжила спуск.

В лежавшей под горой деревне было тихо-тихо, отсвет от пожара в горах окрашивал всё в пурпурно-розовые тона – такая мирная получалась картина, как будто ничего недоброго не может быть и не будет.

Когда только начинался великий пожар, вся деревня была в возбуждённом ожидании, все всматривались вдаль, ребятишки лезли куда-нибудь повыше и постоянно докладывали о продвижении пожара. Теперь же, когда в самом деле большой огонь пришёл, так долго находившаяся в состоянии возбуждения деревня спала тихим, спокойным, глубоким сном.

18

После того как большой пожар перепрыгнул с такими затратами людских и материальных ресурсов возводившуюся противопожарную полосу, он как бы лишился противника и вместе с этим утратил и свой всепожирающий, пылкий темперамент.

Собственно, это так большинство людей считало; если сказать ещё более точно, то это было согласованное мнение большинства людей. Мнение большинства зачастую выдвигается их меньшинством.

Ещё совсем уже немногие считали, что большинству потому только казалось, будто огонь утратил силу, что он очень легко и просто оставил их у себя за спиной, и люди всего лишь не могли больше воочию наблюдать его убийственный разгул, его распалённое буйство.

Счастливая деревня была последним селом в сплошь покрытом лесами горном ущелье. После неё и дальше великий огонь действительно ушёл в совершенно безлюдные места. Кроме молчаливых, возносящихся к самому небу древних лесов, кроме разбегающихся во все стороны пернатых и четвероногих, больше никого не было впереди, никто не готовился принять смертный бой.

Это было время, когда легко впадали в состояние экзальтации и пафоса, но так же легко приходили к безразличию, прострации и маразму; вообще-то, когда великий огонь наконец добрался до Счастливой деревни, мы полагали, что наша история добралась до своего апогея; и эта вершина, собственно, уже пройдена.

В мутном от грязи воздухе над ущельем бессильно висит сумеречное солнце.

Солнце в прострации.

В его бессильном освещении такие же обессиленные от отсутствия цели людские толпы.

Люди в прострации глядят на выжженные пепелища холмов, полей, пастбищ и деревень.

Крепкий бодрый ветер приходит на смену великому пожару, сгребает останки разбитого войска, здесь вздымает пыль, там крутит бумажные обрывки и сухие листья и тоже замирает в бессилии.

Одни только грузовики всё едут и едут, везут муку, рис, свинину, говядину, кур, сахар и всяческие разные консервные банки.

Одни только бесконечные печи, готовящие еду для нескольких тысяч людей, по-прежнему пышут жаром.

Люди Счастливой деревни никогда столько не ели, никогда, как сейчас, уже наевшись досыта, так не запихивали в рот ещё и ещё. Люди в синих комбинезонах и люди в зелёной военной форме – тоже. Все наевшиеся люди глядят ещё более мутными, непонимающими глазами, они в прострации, обессилены настолько, что, кажется, сейчас упадут в обморок.

Недоеденное разбросано повсюду; куры, свиньи, овцы, коровы объелись до ступора, в прострации стоят посреди сельской улицы и не двигаются.

Даже поджарые длинноногие охотничьи собаки Счастливой деревни, всегда чуткие и бдительные, тоже не могли противостоять соблазнам: обожравшись до дурноты, со вздувшимися, как у брюхатых баб, животами, спали прямо на дороге и тихо стонали, совершенно утратив достоинство, подобающее приличной охотничьей собаке, позволяя чьим-то чужим ногам свободно перешагивать через их распростёртые тела то туда, то сюда.

Пожалуй, что это само небо так распорядилось, чтобы обилие еды сделало обычно трудолюбивых людей и собак такими ленивыми; однако же самая ленивая обыкновенно Сандан, напротив, не отдыхала ни минуты. Она всюду отыскивала и подбирала брошенные пампушки и лепёшки, нарезала их тонкими ломтиками, сушила на солнце, а потом плотно упаковывала в раздобытые где-то пакеты из-под муки и выстраивала, как остатки разбитого воинства, у себя в доме; говорят, всего за несколько дней у неё в доме стена целиком была заставлена сухарями из пампушек.

Момент материального благополучия и даже изобилия наступил, когда люди были к этому совершенно не подготовлены; перед дверью сельского магазина не было ни одного человека. Жена Рябого Яна была в числе трёх женщин Счастливой деревни, погибших от пожара. И всё же этим утром он пришёл и отпер дверь сельпо, сел на солнышке, вздохнул и сказал: «Ну просто коммунизм, а?»

Посидев так, он снова запер дверь, опять вздохнул, сказал: «Это ж просто коммунизм какой-то…»

Потом, заложив руки за спину, сгорбившись, пошёл к палатке, где лежали пять мёртвых тел, и,