Но трудности всё же возникли. Именно: как быть с телами. Руководство имело в виду провести торжественный траурный митинг, а после все несколько тел похоронить вместе методом погребения в земле.

Такого за всю историю Счастливой деревни никогда не производилось. По старым привычкам таких, трагически кончивших свою жизнь, нельзя было предавать небесным похоронам, а следовало кремировать, сжечь дочиста, чтобы без остатка.

Представитель ханьской народности мог бы посчитать такой способ крайне варварским и жестоким, и уж, конечно же, такая процедура никак не вписывалась в рамки серьёзной торжественной публичной церемонии. Но ведь в глазах тибетцев смерть – это всего лишь когда душа покидает бренное тело. Для отбывающей в дальние дали души лучше всего, чтобы эта плотская оболочка совсем исчезла. Поэтому они со своей стороны точно так же не могли уразуметь, почему ханьцы непременно хотят плотно закрыть труп в тяжёлом деревянном гробу, да ещё глубоко закопать в землю, чтобы он там медленно гнил, становясь червями и жижей, в кромешном мраке и ледяном холоде, навсегда лишённый небесного света. Нормально умершим тибетцам устраивают небесные похороны, приносят плоть в дар высоко летающим хищным птицам, но тела тех, кто умер не своей смертью, можно только подвергнуть сожжению, чтобы огонь ветер и дождь всё унесли и рассеяли.

Переговоры шли тяжело.

Руководство не могло оставаться в палатке с трупами, так что Собо пришлось сновать между двумя палатками и передавать, кто что сказал.

И так до глубокой ночи, когда все остальные давно уже ушли на покой. Сияющее румяное личико нового руководства осунулось и побледнело. Переговоры незаметно свернули в ту область, что тибетцы и ханьцы по-разному понимают, куда же в конце концов девать тело из плоти.

Члены семей умерших оттуда передали: «Когда душа узнает, что её прежняя телесная оболочка зарыта в землю, не видит небесного света, да ещё служит пищей червям, то она всю дорогу будет лить слёзы!»

Начальница перед лампой расчёсывала волосы и сказала:

– Скажите этим людям, что души нет. Уже столько лет боремся с феодальными суевериями, а они всё ещё верят во всё это!

Рябой Ян везде как тень ходил за Собо, а тут тихо сказал:

– Докладываю начальству – сейчас все люди говорят, что, мол, в этой жизни души отдали коммунистической партии, а теперь души должны пойти в другую жизнь. Так что, в конце концов, лучше уж поверить ради такого дела…

Собо сказал:

– Ты что этим хочешь сказать? Кто тебе разрешал эту чушь нести?

Начальница закончила расчёсывать волосы; со сверкающими волосами она вся засияла по-новому; когда она повернулась всем телом, то очень много глаз устремились на неё. Она подняла руку, слегка усмехнулась и сказала:

– Постой! Эта деревенщина хочет сказать, что эти души отправятся в такое место, где партия их не достанет?..

В этих словах конечно же была угроза, даже у Собо вырвался вздох: закопать так закопать, в землю так в землю; он и сам точно не знает, есть, в конце концов, душа или нет, да он и не хочет знать. Он знает одно: чем раньше этот диспут кончится, тем раньше он перестанет носиться от одной палатки к другой, передавая чужие слова.

Умный Рябой Ян согнулся всем телом и сказал:

– Эти души не обязательно станут снова людьми, судьба у них жалкая, может, станут свиньями или собаками. Куда попадёшь в следующей жизни, и правда, никогда точно не знаешь…

Начальница даже поперхнулась от таких слов:

– Ты! Кто тебя впустил? Эй, кто разрешил тебе сюда войти?

Рябого Яна тут же выгнали.

Старина Вэй подошёл к уху начальства и сказал:

– Прошу руководство решать здесь и сейчас, а то замотают своими разговорами!

Начальница махнула рукой, чтобы все вышли, оставила только старину Вэя в палатке:

– Хочу услышать твои предложения.

Старина Вэй разложил всё по порядку, как на пальцах, не тратя лишних слов.

Руководство на минуту задумалось, потом сверкнуло глазами, взяло ручку и стало быстро черкать в блокноте. Потом были вызваны члены особой группы, а также члены семей погибших, и было объявлено решение.

Первое: проводя политику партии в отношении национальных меньшинств, исходя из уважения обычаев и традиций национальных меньшинств, тела можно кремировать, но – второе: в то же время необходимо бороться против феодальных суеверий, менять старые обычаи и традиции, поэтому кремация будет проведена современными методами, тела отвезут в уездный центр, в крематорий, где и кремируют; третье: урны с прахом будут привезены обратно и захоронены вместе с двумя погибшими товарищами-рабочими; четвёртое: Гэсан Вандуя, Цзянцунь Гунбу, пошедшего по капиталистическому пути начальника штаба и инженера Вана – доставить сюда обратно, после траурного митинга провести прямо на передовой борьбы с огнём собрание критики и борьбы; пятое: этот рябой, хотя он и является членом семьи павшего героя, до мозга костей пропитан реакционным духом, по слухам, является ханьцем, лишь накануне Освобождения скрытно проникшим в область Тибета под видом заботы о местном населении, но со злобными намерениями, прошлое его является тайной, поэтому необходимо его взять под контроль, провести расследование, выяснить, не является ли он скрытым гоминьдановским агентом в Тибете; шестое: эту счастливо уцелевшую девушку из народного ополчения объявить образцовым красным солдатом…

Острые глаза руководительницы оглядели все лица:

– Это решение окончательное. Несогласные будут рассматриваться как скрытые враги народа!

У Рябого Яна ноги подкосились, пот полился градом.

Собо тут же сорвал с его пояса ключи от амбара производственной бригады и от лавки сельпо.

Кто-то достал маленькую красную книжечку председателя Мао и зачитал абзац, где последними словами были: «Пока метла не дойдёт, пыль сама никуда не уйдёт!»

Эту фразу тёмные невежественные люди Счастливой деревни тоже неправильно поняли и истолковали. Они сказали: «Значит, председатель Мао тоже говорит, что человек становится пылью, ведь если не сжечь огнём, то как плоть станет пылью?» – но это уже потом и сильно позже так говорили.

В тот момент никто ничего не говорил, все молча попятились и вышли. Когда красивая женщина становится строгой, это само по себе неодолимая сила. Эти и так сами по себе сильные слова, выплеснутые её хорошеньким ротиком и приятным на слух голоском, стали от этого ещё сильнее.

Члены семей умерших рабочих, выйдя из палатки, немедленно принялись скорбно рыдать. На этот раз родственники троих умерших из Счастливой деревни присоединились. Когда поднялся плач, следом поднялся и ветер. По мере того как плачущие удалялись, ветер растягивал звуки рыданий, делал их тоньше и деликатнее, словно это была красивая, печальная песня без слов.

Ветер усилился,