– Я водителем лучше стану! – перебил её Никита, оживляясь.

– Водителем кого? – не поняла Инка.

– Кого… Ну не собак же! – пожала плечами Вета-мама.

– А ты какую машину больше любишь? – строго спросил Никита Инку. – МАЗ? Или КамАЗ?

– …Чего-о-о? – скривилась Инка. – Я? Люблю?! КамАЗ?.. Нет, я люблю – не его. Я люблю другого… Слушай, когда у ребёнка дневной сон? – спросила она Вету-маму. – Он у тебя спит когда-нибудь? Или бодрствует круглосуточно? Надо бы мне с тобой без… зрителей про свои бабские дела потолковать.

Инка решительно встала и открыла свой чемодан. А Вета-мама глянула на часы:

– Ему… в кровать через полтора часа. Он режимный. Сейчас ни за что не уснёт. По нему время проверять можно, – и добавила невпопад. – Он у нас уже читает!

– А отправить его, уже читающего, куда-нибудь в гости на эти полтора часа ты никак не можешь?

– …Слушай-ка, дружок! – нерешительно сказала Вета-мама. – Давай, я тебя к тёте Марусе отведу!.. Или неудобно? – тут же засомневалась она.

– Чего – неудобно?! – рассердилась Инка. – Чего – неудобно? – и топнула огромной ногой. – Веди, да и всё!

Вета-мама стала одевать Никиту. А Инка стояла около чемодана и ждала, держа в руках большую фотографию.

– На улице уже около сорока… – вздыхала Вета-мама, засовывая его ноги в валенки.

Никита тем временем всё пытался разглядеть, кто там – на такой большой карточке. И Вета-мама сказала:

– Ну, что ты крутишься?

И тогда Никита спросил у Инки, чтобы больше не крутиться:

– Там у тебя – Станиславский?

А Инка ответила:

– Хуже!

Она погрустила и добавила:

– Что примечательно – гораздо хуже.

– А-а-а… – понимающе протянул Никита. Потом пожалел Инку: – Ты не горюй никогда. И причешись. Ладно?

Вета-мама, накинув шаль, бегом провела Никиту через двор, втащила на крыльцо, обмела голым веником его валенки.

У тёти Маруси в доме просторно. И все полы застелены чистыми пупырчатыми половиками – в красную полоску, в жёлтую и зелёную. По полоскам можно ходить как по весёлым шпалам.

– …Ладно, ладно, умниса моя, красависа, – сказала тётя Маруся Вете-маме. – Нетрог у нас посидит. Нищего, ступай.

И Вета-мама ушла. А тётя Маруся нахмурилась, сгорбилась и сердито поправила половик, который Никита наморщил валенками.

– Подымай ноги-то! Слон, – прикрикнула она на Никиту. – Привадишь вас, так и будете дитю свою водить. Нашла няньку дармовую, умниса какая!..

И ушла на кухню.

Никита хотел заплакать и убежать домой. Но только вздохнул. Делать было нечего. В доме стояла под высоким белым потолком глухая пустая тишина.

Никита несмело пошёл вслед за тётей Марусей. Он немного посмотрел с порога, как старуха развязывает серый мешочек и высыпает на стол маковые сухие головки, как вываливает тесто из глиняной квашни прямо на широкую доску, в муку – и как тесто переминается, ужимается и пищит под её жёсткими руками.

Потом тётя Маруся оглянулась и спросила:

– Ты играть пришёл? Или под ногами путаться? Ступай в горнису! …На, вот тебе, погремушещку. Светощек красненький рос, мак, а теперь вот игрушка тебе. С семенами. Ступай… Отираются тут, разъязвило бы вас.

Никита побежал в большую комнату и посидел на диване, поглядывая на зашторённую боковую дверь и потряхивая изредка над ухом шумящей маковой головкой на сухой ножке. За шторой в петухах была каморка парализованного деда. Никита осторожно подошёл к дверному проёму и потрогал клювы петухов пальцем. Потом потихоньку отодвинул штору.

Дед полусидел на кровати, прислонённый к стене, и в тёмной каморке нехорошо пахло. Он увидел Никиту, синие руки его страшно заходили ходуном.

– Э-э-э! – замычал дед. Лицо его покривилось.

Никита тут же хотел убежать, но понял, что это дед обрадовался ему, и старался улыбнуться Никите, и звал его. Никита медленно подошёл к старику. Дед, пытаясь унять крупную дрожь, долго тянул руку к голове Никиты и наконец коснулся макушки. Потом Никита смотрел, как он всё пытался и никак не мог уложить трясущуюся руку опять на колени…

– Не можешь гвозди забивать? – осипшим от робости голосом спросил Никита, сочувствуя.

– Нь-э-э-э!.. – радостно затянул дед.

Никита перевёл дух и молчал.

Дед что-то неразборчиво промычал, и Никита ничего не понял.

– Не научился ещё говорить? – громко и старательно выговорил Никита. – Не умеешь?

– Мь-э-э-э-ю!

Вслушавшись, Никита согласился:

– Получается уже! – и снова хотел убежать.

– Нь-э ди-и…

И Никита понял: «не уходи».

– Пахнет тут, – сказал Никита, наморщив нос.

Дед дребезжаще замычал, соглашаясь. А Никита подумал, о чём бы ещё ему сказать.

– …Видишь? – показал он деду маковую коробочку. – Это цветочек такой был. Мак.

– Мы-ы-ак, – выговорил дед.

– Если тебе тётя Маруся чай из коробочек сделает, ты его не пей. А то спать всё время будешь… Есть тебе уже некогда будет, и ты – умрёшь. Ты его – не пей! – объяснил Никита.

Дед молчал, неподвижно глядя на Никиту.

– …Ы-ы-ы-ы? – затрясся он, глаза его заходили, задрожали в глубоких глазницах.

– Я сам слышал, – сказал Никита и строго прибавил: – Смотри! Не забудь!

Тётя Маруся заходила в горнице.

– Ты где, пакостник?.. У деда, что ль?.. Дед, ау! Я за хлебом чёрным пошла.

Никита заложил руки за спину.

– Жизнь – что такое, знаешь? – спросил он, хмуря брови.

Дед молчал.

Никита важно ткнул себя в грудь пальцем:

– Я.

Потом подумал – и добавил:

– И ты немножко.

Он пошумел около своего уха маковой коробочкой:

– Хочешь послушать?

– Нь-э-э-э! – громко и тяжело замычал дед, и трясущаяся голова его совсем ушла в плечи: – К-к-ки-инь!

– Выбросить? – удивился Никита.

– Д-д-а-а!..

Никита огляделся и спросил:

– Куда?

– Д! Д! Д-а-а-алё-ко! – выговорил дед. На лбу его проступили капли пота.

Никита задумался.

– В уборную? – спросил он.

– Д! Д! Д-а-а…

– Там, на столе, у вас – много! Мешок. Вот такой.

– К-к-кинь! – дед задышал со свистом и хрипом. – К-к-к-кинь!..