– Тебе дали имя, чтобы Всевышний смог призвать тебя из толпы, а не для того, чтобы ты чесала языком, – проворчала Фейхель. – И с чего ты взяла, что я мать хазира?

– Он похож на тебя.

– Такой же старый?

– Такой же красивый. – Приблизившись к старухе, Галисия положила ей на колени стопку рисунков. – Посмотри.

Фейхель с недоверчивым видом взяла верхний лист:

– Это он?

– Да. Ты никогда его не видела?

– Нет.

– Даже на фотографии не видела?

– Ракшады не фотографируются.

– Почему?

– Фотография крадёт частичку души человека.

– Какой ужас…

– По фотографии можно наслать на человека болезнь и даже смерть, – сказала Фейхель, рассматривая рисунки.

– Больше не буду фотографироваться, – пробормотала Галисия и, усевшись на подушку возле ног старухи, вытащила из стопки один из портеров Иштара. – Здесь он вышел лучше всего.

Прищурившись, Фейхель поднесла рисунок к глазам, покрутила так и этак. Наконец положила на колени:

– Ничего от отца.

– Я же говорю: он твоя копия.

– А ты неплохо рисуешь.

– Где Самааш? – поинтересовалась Малика.

– Спит, – сказала Фейхель и принялась перебирать листы. – Можно какой-то оставить?

– Бери все, – ответила Галисия. – Я ещё нарисую.

– Она в порядке? – вновь спросила Малика.

– Пока – да.

– Что значит «пока»?

Фейхель протянула Галисии стопку:

– Спрячь в стол.

– Фейхель? – произнесла Малика громко.

– Скоро её отправят к мужу.

– Кто так решил?

– Жена должна рожать в доме мужа. Иначе отец не признает ребёнка.

– Бред!

– О ком вы говорите? – поинтересовалась Галисия, задвинув ящик в стол.

– Таков закон, Эльямин. Иштар ни за что его не отменит.

– И ты её отдашь?

– А кто меня спросит?

Малика на цыпочках пересекла ванную и посмотрела в щёлку приоткрытой двери в спальню. Самааш лежала на кровати лицом к стене и обводила пальчиком гибкое деревце, изображённое на обоях. Пальчик на секунду замер, сполз вниз. Рука потянулась к чаруш, наброшенной на деревянное изголовье.

– Я не думала подглядывать, – сказала Малика, толкнув двери. – Я боялась тебя разбудить. Прости.

– Шабира… – промолвила Самааш и, усевшись на край кровати, отточенным движением надела чаруш и защёлкнула на шее зажим.

– Когда тебе рожать, милая?

– Через двадцать три дня.

– Тебя осматривал врач?

– Нет.

– Фейхель! – крикнула Малика, повернувшись к открытому дверному проёму передней комнаты.

Послышались скрип кресла и шаркающие шаги.

– От тебя сегодня столько шума…

– Почему ты не вызвала к ней врача?

Появившись в поле зрения, Фейхель уперлась рукой в дверной косяк:

– А никто не придёт.

– Почему?

– Здесь сестра Иштара? – спросила Галисия, возникнув за спиной старухи.

– Если ребёнок сильный и здоровый, он родится без чьей-либо помощи, – сказала Фейхель. – Ракшаде не нужны больные и слабые.

– Ты что такое говоришь? – возмутилась Малика, чувствуя, как по венам распространяется огонь.

– Какая дикость! – промолвила Галисия. Обойдя старуху, пересекла ванную и заглянула в спальню. – А душно-то как.

Малика боролась с желанием влететь в комнату, схватить стул и разбить окно, сдёрнуть с головы беременной женщины тряпку и снять с неё тесное платье. Даже перенесла ногу через порог… и сделала шаг назад. Этак она никогда не уедет из Ракшады. Погрязнет в бесконечной войне, сгорит и погаснет как остывший уголёк. Пора махнуть на всё рукой, подавить внутренний бунт и подумать о себе.

Самааш упёрлась руками в край перины и с трудом встала. После бессонной ночи раскалывалась голова. И сильно болела спина. Самааш даже слышала, как трещат кости. Ребёнку явно не хватало места, и казалось, что желудок и печень превратились в лепёшку. Беременность протекала тяжелее, чем предыдущие. Трёх детей муж «выбил» брусками мыла, сложенными в наволочку, а этот малыш цеплялся за жизнь, высасывая из матери все жизненные соки.

– Отдыхай, Самааш, – сказала Малика. – Потом поговорим.

Но сестра Иштара, качнув головой, неровной походкой вышла из спальни.

Женщины разместились в передней комнате. Поглядывая на Самааш, Малика понимала, что та встала с постели из-за уважения к гостьям. Посматривая на Фейхель, радовалась, что старуха не видит злости в её глазах. И уговаривала себя не вмешиваться в ход безжалостных событий.

Разговор не клеился, и Галисия взяла инициативу на себя.

– Кого ждёшь: мальчика или девочку?

Самааш пожала плечами.

– Живот острый – значит, будет мальчик, – произнесла Фейхель.

– Девочка, – проговорила Малика и отвернулась к окну, коря себя за несдержанность. Если спросят: почему она так решила – она не сможет объяснить.

– Имя придумала? – поинтересовалась Галисия.

– Имена дают отцы, – сказала Фейхель.

– Несправедливо… – пробормотала Галисия. – Почему ты ушла из дома?

– Мы не обсуждаем семейные дела с чужими, – вновь подала голос Фейхель.

– Я не чужая. Я подруга шабиры. И вообще-то я разговариваю с Самааш.

– Тебе не мешало бы выучить наши правила.

Покосившись на Малику, Галисия недовольно повела плечиком:

– Её муж плохой человек?

– Бог обязывает любить мужа, – ответила Фейхель, – а плохой он или хороший – не нам судить.

– А кому?

– Богу.

Выбравшись из креслица, Галисия приблизилась к Самааш и опустилась перед ней на корточки:

– Он тебя обидел? Да? Беременных женщин нельзя обижать. Когда-то я была в монастыре, и там говорили, что таких людей Бог наказывает. Скажи своему мужу, чтобы следил за словами. Всё, что он скажет тебе плохое, к нему и вернётся. А может, ты чересчур строга к нему? Может, он не хотел тебя обидеть, а тебе показалось. Я слышала, что беременные реагируют на всё слишком остро.

Помедлив, Самааш щёлкнула замком на зажиме и сняла чаруш. Отшатнувшись, Галисия с трудом удержала равновесие.

– Закрой лицо! – приказала Фейхель.

– Дай ей вздохнуть вольно! – осекла Малика.