– Да. Он… он показал мне, что туман – не тупик, а путь. Причем короткий! Все готово, осталась такая малость…

– Что бы ты там ни задумал, город уже не станет сумеречным, – проговорил я. – Осветленные свободны. Лигур мы найдем и…

– Осветленные! – крикнул Орин и продолжил шепотом: – Ну да. Только от тебя я и слышал это слово. Значит, это точно ты. Хоть и другой… Только ты можешь назвать мерзость осветлением. Отпустите! Что вам от меня надо?!

– Тебя будут судить. – Я склонился к каменщику.

– Ты же сам говорил… И ты был прав. Я видел. Я рискну. Колодцы. Они стоят. Все эти дни мы делали, как ты говорил. Отправляли отряды фаитов. Вглубь, как можно дальше. Колодцы – указатели… Я сам, сам видел! Трещотки, тут не сбиться. Меня ждут. Все готово… Мы ждали только казни, но и пусть, я рискну и так…

Орин в отчаянии зажимал рану на ноге.

– Ты ошибаешься, – с сомнением ответил я. – Мы не могли с тобой говорить. Я и видел-то тебя один раз, на званом обеде.

– Званый обед… – отчего-то усмехнулся Орин.

Откинул голову. Замер. Потом резко перевернулся.

– Оставьте меня! – проорал и, упираясь руками в землю, приподнялся.

Глубоко оседая на раненую ногу, волоча ее за собой, он поплелся в сторону конюшни. Мы с Миалинтой переглянулись.

– Я рискну. Ничего… Путь приоткрылся. И ладно, что не сумеречный… – бормотал каменщик. – Пускай. Уже приоткрылся. Я рискну.

Фаиты все это время молча слушали наш разговор. Но теперь один из них бросился к Орину. Схватил его за рукав. Навалился. Каменщик отмахнулся. Фаит упал. Ему на помощь побежали другие. Я дернулся было вперед, но Миалинта удержала меня.

Двойники повалили Орина. Он взревел. Отчаянно сопротивлялся. Но фаитов было слишком много. Только пятеро остались в стороне.

Пустили в ход инструменты, взятые из мастерской.

Били, рвали, протыкали, рычали от злости.

– Каждому пусть воздастся, – прошептала Миалинта, увлекая меня назад, к дому.

– Постой! Орин…

– Он отправится в Гауры, ковать вечные цепи. Вот и все. Это и есть тропа, которую он выбрал. И никакого тумана. Никаких колодцев.

– То, что он говорил…

– Не думай об этом. Он выжил из ума. Если лигур все это время лежал в его доме… Он наверняка как-то повлиял. А теперь Орин видит, что все потерял, что все его планы рухнули, вот и обезумел. Бежим. Там наверняка нужна помощь.

– Но…

– Здесь все кончено.

Я бы хотел согласиться с Миалинтой, признать, что в словах каменщика было лишь отчаяние и помешательство, но никак не мог забыть его разговор с Зельгардом, не мог забыть его слова про металлическую руку. Впрочем, лигур мог вызвать у нас схожие видения…

Я с ужасом смотрел на то, как фаиты облепили Орина. Как терзают его. Каменщик уже молчал.

Уходя, обернулся в последний раз и заметил, что от конюшни отделился одинокий огонек. Кто-то с факелом выехал на лошади. Остановился, должно быть привлеченный куполом ясности. Но потом резко устремился вглубь тумана. Я не знал, кто это, да и сейчас это было не так уж важно.

Все было в самом деле кончено.

Молчание затягивалось. Миалинта неспешно шла вдоль балюстрады. Изредка поглядывала вдаль на ослабевшую мглу – ее стена еще держалась, но теперь была похожа на обыкновенный туман. По сторонам угадывались темные силуэты скал и величественная тень горного гиганта Багуль-наар. Над Восточными Землями багровым сиянием дозревало закатное солнце.

Миалинта хотела что-то сказать. Я это чувствовал. Она сосредоточенно смотрела на меня, но всякий раз ограничивалась тихим вздохом и продолжала идти дальше.

Я ждал.

Смотрел, как мягко ступают по камню ее сандалии, как ветер тревожит подол юбки. Желтая ткань плетеной рубашки плотно облегала ее грудь. Синяя вышивка на рукавах была простой, без золотых или серебряных нитей, без блеска драгоценных камней, и сейчас не верилось, что Миалинта – дочь наместника, наследник рода Аргоната. Короткая стрижка делала ее совсем юной. Юной и беззащитной. Забываясь, она до сих пор бережно прикасалась к голове, будто на месте срезанной косы ныла едва затянувшаяся рана.

– Думаешь, твой отец будет гордиться? – Я прервал молчание.

– О чем ты? – не сразу ответила Миалинта.

Печаль и задумчивость делали ее глаза еще более красивыми. В жемчужных радужках фаита таилось что-то загадочное, увлекающее в самую глубь мироздания. Хотелось смотреть в них не отрываясь. Никогда прежде я не испытывал подобного. Ее взгляд притягивал, как бездна Подземелья, как бесконечное ночное небо.

– Теперь здесь появится новая плита. – Я показал на аллею Памяти. – А кто-то мне говорил, что любой наместник будет гордиться, если это произойдет в его правление. «Символ преодоленных бед».

– Кто бы это ни сказал, он ошибался.

Я хотел возразить, но осекся. Вспомнил, когда и от кого именно услышал эти слова. Это был другой человек. Теперь уже другой.

– Как все запутано… – проговорил я.

– Ничего запутанного. – Миалинта не поняла меня. – Гордиться можно, когда про аллею все забыли.

– Ты права, – кивнул я.

Вчера в город поднялся первый гонец из Целиндела. Сообщил Городскому совету о скором прибытии эльгинцев и о том, что все отпущенные фаиты без затруднений спустились в низину. Тирхствин сдержал обещание. Выделил каждому из них залоги на обустройство новой жизни, обещал помочь тем, кто остался в Багульдине, а таких двойников тоже было много.