Вместо Рилны служанкой в резиденцию устроилась девушка-фаит, которая всегда сопровождала меня в тумане, а потом вместе со Швиком и Шверком сдалась наемникам Орина. Мне удалось с ней повстречаться, и я был рад, увидев, что она счастлива тем, как все сложилось, и даже поддерживала отношения с собой настоящей. Ведь из родительского дома она и ушла в надежде на самостоятельную жизнь.

Близнецы-портные, которых теперь было трое, предлагали мне задержаться в Багульдине до ярмарки – Городской совет уже объявил, что этим летом она, несмотря ни на что, состоится. Все изделия, созданные силами рабов Орина, решено было выставить для продажи, а вырученные залоги распределить среди фаитов и пустить на восстановление крестьянских поселений.

Что делать с остальным наследием Орина, Совет не знал. Среди пленников в мастерской оказался фаит Эрина, сын каменщика. Он был едва жив. Другие двойники вынесли его из дома и оставили во дворе. Эрин пролежал там до прибытия гвардейцев. Его кожа вскоре прекратила источать мглу, но он был очень слаб – едва говорил и, кажется, не совсем понимал, что происходит в городе. Сможет ли фаит Эрина наследовать роду Торгорда, Совет решил обсудить после его полного выздоровления.

Я бы с удовольствием откликнулся на предложение портных и посмотрел на возрождение Багульдина, но мне, как и моим спутникам, стоило поторопиться в низину. Теор порывался выехать сразу после избавления от лигура, но охотник и следопыт убедили его, что это может быть опасно. Теор все это время не находил себе места, был, как никогда, хмур и сосредоточен. Чуть ли не каждый вечер спрашивал меня, не забыл ли я о нашем уговоре.

Громбакх хотел скорее выполнить заказ Теора, вернуться в Матриандир, к семилетнему Харату, и заплатить «Приемным сестрам» сразу за три года содержания – обещанная Теором оплата позволяла это сделать. Затем Громбакх рассчитывал провести осень на окраине Деодрельского леса, где по чернотропу можно было охотиться на древорогих минутанов – спрос на их рога был всегда высоким среди травников.

Глядя на Громбакха, я улыбнулся, подумав, что Хубистан станет одной из тех историй, которые он любит рассказывать под хмельную чашу, наравне с Мертвыми лесами Деурии, Саильскими пещерами и песками Саам-Гулана.

Тенуин о своих планах ничего не говорил. Оставался неизменно молчаливым. Ясно было только, что он готовится сполна отработать заказ Теора – найти его брата живым или мертвым.

Радость первых дней быстро померкла. Даже охотник, шумно отметивший победу над туманом, вскоре притих. Он, как и следопыт, опасался, что теперь изменения в Землях Эрхегорда, о которых все говорили в последние годы, станут еще более заметными. Опасался, что напасти, подобные Хубистану, накрыли и другие города. Миалинта его опасения поддерживала. Говорила, что, если власть лигуров ослабеет, сразу обнажатся давние затаенные конфликты: в голос заговорят южане, магульдинцы, нерлиты и другие, им подобные, – все, кто не доволен ойгуром. Оживятся и народы, которые уже приходили сюда с войной в Темную эпоху, а сейчас вынуждены соблюдать условия Пустынных соглашений.

Мысли об этом не покидали дочь наместника даже в счастливый день, когда мы стояли на городской стене – через бойницы парапета наблюдали за исходом фаитов. Туман ослаб, местами рассеялся и отступил за границы Багульдина. Первые отряды двойников подтвердили, что Кумаранский тракт свободен и ничто не мешает продвижению в низину.

Мгла перед городом была изъедена множеством тоннелей. Их оставляли за собой двойники. Больше двухсот осветленных шли к новой судьбе. С узлами, заплечными мешками, котомками. С подводами, груженными утварью, с навьюченными лошадьми. Бондари, мечтавшие увидеть Кумаранские горы. Вдовы, надеявшиеся найти лучшую жизнь в других городах. Сыновья, когда-то бросившие родителей, а теперь, одолев стыд и страхи, возвращавшиеся к ним спустя много лет. Сестры, искавшие своих братьев. Мониты, уставшие от порицаний за пошлины, которые они собирают с продавцов, и решившие поселиться в селе, заняться скотоводством. Сутяжные приставы, мечтавшие изучать музыку, играть на праздниках в больших городах. Художники, искавшие вдохновения. Мясники, скорняки, каменщики, утомившиеся от однообразной работы. Юные и старые мечтатели.

– Хотела бы я знать, как сложатся их судьбы, – вздохнула Миалинта.

– Думаю, все будет хорошо, – улыбнулся я.

– Не знаю… Они фаиты. Их жизнь никогда не будет простой. Мерзость, болезнь, обман. Ведь это придумал не Зельгард. Так сейчас многие относятся к черноитам. Люди не понимают их и поэтому боятся. Боятся новых проявлений лигуров. Наследие Предшественников становится проклятием. За страхом приходит отрицание. За отрицанием приходит ненависть. За ненавистью приходит кровь… Осветленные… Мы даже не знаем, что с ними случится дальше. Внешне они так похожи… – Миалинта потупилась, – мы так похожи на простых людей. Но что, если, как и черноиты, мы утратили часть себя, уступив место кому-то другому, просто сейчас это незаметно? Что, если наши тела и сознание уже не принадлежат нам? Сейчас я этого не чувствую. Но что будет дальше? Через месяц. Через год. Через десять лет. Какими будут наши дети? Быть может, Зельгард прав? Мы – мерзость, зараза, которая теперь начнет плодиться по Землям и со временем заменит людей?

Я с сожалением взглянул на Миалинту. Дочь наместника задумчиво наблюдала за уходящими фаитами. Туман не успевал сомкнуться за ними, и за воротами впервые за долгое время можно было увидеть цветы и травы предместий. Жизнь возвращалась в эти края со своими запахами, красками и звуками.

– Ты все-таки решила уехать? – Я во второй раз прервал молчание во время нашей прогулки с Миалинтой.

Девушка теперь стояла у балюстрады, всматривалась в неровную пелену ослабевшего тумана.

– Я не смогу жить в этом городе…

– А как же Тирхствин?

– Я сделала для него все, что могла. Но чувствую, с каким страхом он обо мне думает. Ему тоже будет легче, если я покину Багульдин. Пришло время что-то менять. К тому же я всегда мечтала путешествовать. Отправлюсь в свой настоящий кухтиар…

Миалинта обернулась. Мы стояли так близко, что я хорошо чувствовал ее запах – червоцвета и адельвита. В этом дочь наместника ничуть не изменилась.

– Жизнь принимает удивительные формы, везде звучит по-особому, – проговорила она. – Мне никогда не увидеть и тысячной части нашего мира, но это не останавливает. Я не хочу объять все, хочу лишь объять то, что подвластно человеку за его короткий век. Это все равно что жадно вдыхать горный воздух, когда ты вышел из запыленной комнаты. Такая комната – небытие, из которого все мы появились, из которого нас вывел Акмеон.

Ведь никто даже не слышал о пределе мира. Наши Земли окружены горами, но и тут ни одна из троп не обрывается, уводит дальше, в неизвестность.

На востоке, откуда ты пришел, – Своаналирское плато. Тысяча верст степей и холмов, а в центре – дымные озера Своаналирского кратера. Десятки независимых княжеств, а еще восточнее – Земли Барнаидора. Надеюсь, ты расскажешь мне о них. У нас о тех краях знают не так много.