Вдруг Ипполит поднялся, ужасно бледный и с видом страшного,доходившего до отчаяния стыда на искаженном своем лице. Это выражалосьпреимущественно в его взгляде, ненавистно и боязливо заглянувшем на собрание, ив потерянной, искривленной и ползучей усмешке на вздрагивавших губах. Глаза онтотчас же опустил и побрел, пошатываясь и всё так же улыбаясь, к Бурдовскому иДокторенку, которые стояли у выхода с террасы; он уезжал с ними.

— Ну, вот этого я и боялся! — воскликнул князь. — Так идолжно было быть!

Ипполит быстро обернулся к нему с самою бешеною злобой, икаждая черточка на лице его, казалось, трепетала и говорила:

— А, вы этого и боялись! “Так и должно было быть”,по-вашему? Так знайте же, что если я кого-нибудь здесь ненавижу, — завопил он схрипом, с визгом, с брызгами изо рта — (я вас всех, всех ненавижу!), но вас,вас, иезуитская, паточная душонка, идиот, миллионер-благодетель, вас более всехи всего на свете! Я вас давно понял и ненавидел, когда еще слышал о вас, я васненавидел всею ненавистью души… Это вы теперь всё подвели! Это вы меня довелидо припадка! Вы умирающего довели до стыда, вы, вы, вы виноваты в подлом моеммалодушии! Я убил бы вас, если б остался жить! Не надо мне ваших благодеяний,ни от кого не приму, слышите, ни от кого, ничего! Я в бреду был, и вы не смеететоржествовать!.. Проклинаю всех вас раз навсегда!

Тут он совсем уж задохся.

— Слез своих застыдился! — прошептал Лебедев ЛизаветеПрокофьевне: — “так и должно было быть!” Ай да князь! Насквозь прочитал…

Но Лизавета Прокофьевна не удостоила взглянуть на него. Онастояла гордо, выпрямившись, закинув голову и с презрительным любопытствомрассматривала “этих людишек”. Когда Ипполит кончил, генерал вскинул былоплечами; она гневно оглядела его с ног до головы, как бы спрашивая отчета в егодвижении, и тотчас оборотилась к князю.

— Спасибо вам, князь, эксцентрический друг нашего дома, заприятный вечер, который вы нам всем доставили. Небось, ваше сердце радуетсятеперь, что удалось вам и нас прицепить к вашим дурачествам… Довольно, милыйдруг дома, спасибо, что хоть себя-то дали, наконец, разглядеть хорошенько!..

Она с негодованием стала оправлять свою мантилью, выжидая,когда “те” отправятся. К “тем” в эту минуту подкатили извозчичьи дрожки, закоторыми еще четверть часа назад Докторенко распорядился послать сына Лебедева,гимназиста. Генерал тотчас же вслед за супругой ввернул и свое словцо:

— Действительно, князь, я даже не ожидал… после всего, послевсех дружественных сношений… и наконец Лизавета Прокофьевна…

— Ну как, ну как это можно! — воскликнула Аделаида, быстроподошла к князю и подала ему руку.

Князь с потерянным видом улыбнулся ей. Вдруг горячий, скорыйшепот как бы ожег его ухо.

— Если вы не бросите сейчас же этих мерзких людей, то я всюжизнь, всю жизнь буду вас одного ненавидеть! — прошептала Аглая; она была какбы в исступлении, но она отвернулась, прежде чем князь успел на нее взглянуть.Впрочем, ему уже нечего и некого было бросать: больного Ипполита тем временемуспели кое-как усадить на извозчика, и дрожки отъехали.

— Что ж, долго будет это продолжаться, Иван Федорович? Какпо-вашему? Долго я буду терпеть от этих злобных мальчишек?

— Да я, друг мой… я, разумеется, готов и… князь… ИванФедорович протянул однако же князю руку, но не успел пожать и побежал заЛизаветой Прокофьевной, которая с шумом и гневом сходила с террасы. Аделаида,жених ее и Александра искренно и ласково простились с князем. Евгений Павловичбыл в том же числе, и один он был весел.

— По-моему сбылось! Только жаль, что и вы, бедненький, тутпострадали, — прошептал он с самою милою усмешкой.

Аглая ушла не простившись.

Но приключения этого вечера тем еще не кончились; ЛизаветеПрокофьевне пришлось вынести еще одну весьма неожиданную встречу.

Она не успела еще сойти с лестницы на дорогу (огибающуюкругом парк), как вдруг блестящий экипаж, коляска, запряженная двумя белымиконями, промчалась мимо дачи князя. В коляске сидели две великолепные барыни.Но, проехав не более десяти шагов мимо, коляска вдруг остановилась; одна из дамбыстро обернулась, точно внезапно усмотрев какого-то необходимого ей знакомого.

— Евгений Павлыч! Это ты? — крикнул вдруг звонкий,прекрасный голос, от которого вздрогнул князь, и может быть, еще кто-нибудь: —ну, как я рада, что, наконец, разыскала! Я послала к тебе в город нарочного;двух! Целый день тебя ищут! Евгений Павлович стоял на ступеньках лестницы какпораженный громом. Лизавета Прокофьевна тоже стала на месте, но не в ужасе иоцепенении, как Евгений Павлович: она посмотрела на дерзкую так же гордо и стаким же холодным презрением, как пять минут назад на “людишек”, и тотчас жеперевела свой пристальный взгляд на Евгения Павловича.

— Новость! — продолжал звонкий голос: — за Купферовы векселяне бойся; Рогожин скупил за тридцать, я уговорила. Можешь быть спокоен, хотьмесяца три еще. А с Бискупом и со всею этою дрянью наверно сладимся, по знакомству!Ну, так вот, всё, значит, благополучно. Будь весел. До завтра!

Коляска тронулась и быстро исчезла.

— Это помешанная! — крикнул, наконец, Евгений Павлович,покраснев от негодования и в недоумении оглядываясь кругом: — я знать не знаю,что она говорила! Какие векселя? Кто она такая?

Лизавета Прокофьевна продолжала глядеть на него еще секундыдве; наконец быстро и круто направилась к своей даче, а за нею все. Ровно чрезминуту на террасу к князю явился обратно Евгений Павлович в чрезвычайномволнении.

— Князь, по правде, вы не знаете, что это значит?

— Ничего не знаю, — ответил князь, бывший и сам вчрезвычайном и болезненном напряжении.

— Нет?

— Нет.

— И я не знаю, — засмеялся вдруг Евгений Павлович. — Ейбогу, никаких сношений по этим векселям не имел, ну, верите честному слову!..Да что с вами, вы в обморок падаете?

— О, нет, нет, уверяю вас, нет…

Только на третий день Епанчины вполне умилостивились. Князьхоть и обвинил себя во многом, по обыкновению, и искренно ожидал наказания, новсё-таки у него было сначала полное внутреннее убеждение, что ЛизаветаПрокофьевна не могла на него рассердиться серьезно, а рассердилась больше насебя самое. Таким образом такой долгий срок вражды поставил его к третьему днюв самый мрачный тупик. Поставили и другие обстоятельства, но одно из нихпреимущественно. Все три дня оно разрасталось прогрессивно в мнительности князя(а князь с недавнего времени винил себя в двух крайностях: в необычной“бессмысленной и назойливой” своей доверчивости и в то же время в “мрачной,низкой” мнительности). Одним словом, в конце третьего дня приключение сэксцентрическою дамой, разговаривавшею из своей коляски с Евгением Павловичем,приняло в уме его устрашающие и загадочные размеры. Сущность загадки, кромедругих сторон дела, состояла для князя в скорбном вопросе: он ли именно виновати в этой новой “чудовищности”, или только… Но он не договаривал, кто еще. Чтоже касается до букв Н. Ф. Б., то, на его взгляд, тут была одна только невиннаяшалость, самая даже детская шалость, так что и задумываться об этом”сколько-нибудь было бы совестно и даже в одном отношении почти бесчестно.