— Пойду.

— Знать же я тебя не хочу после этого! — Она было быстроповернулась уходить, но вдруг опять воротилась. — И к этому атеисту пойдешь? —указала она на Ипполита. — Да чего ты на меня усмехаешься, — как-тонеестественно вскрикнула она и бросилась вдруг к Ипполиту, не вынеся его едкойусмешки.

— Лизавета Прокофьевна! Лизавета Прокофьевна! ЛизаветаПрокофьевна! — послышалось разом со всех сторон.

— Maman, это стыдно! — громко вскричала Аглая.

— Не беспокойтесь, Аглая Ивановна, — спокойно отвечалИпполит, которого подскочившая к нему Лизавета Прокофьевна схватила инеизвестно зачем крепко держала за руку; она стояла пред ним и как бы впилась внего своим бешеным взглядом; — не беспокойтесь, ваша maman разглядит, чтонельзя бросаться на умирающего человека… я готов разъяснить, почему я смеялся… оченьбуду рад позволению…

Тут он вдруг ужасно закашлялся и целую минуту не мог унятькашель.

— Ведь уж умирает, а всё ораторствует! — воскликнулаЛизавета Прокофьевна, выпустив его руку и чуть не с ужасом смотря, как онвытирал кровь с своих губ, — да куда тебе говорить! Тебе просто идти ложитьсянадо…

— Так и будет, — тихо, хрипло и чуть не шопотом ответилИпполит, — я как ворочусь сегодня, тотчас и лягу… чрез две недели я, как мнеизвестно, умру… Мне на прошлой неделе сам Б-н объявил… Так если позволите, я бывам на прощаньи два слова сказал.

— Да ты с ума сошел, что ли? вздор! Лечиться надо, какойтеперь разговор! Ступай, ступай, ложись!.. — испуганно крикнула ЛизаветаПрокофьевна.

— Лягу, так ведь и не встану до самой смерти, — улыбнулсяИпполит, — я и вчера уже хотел было так лечь, чтоб уж и не вставать, до смерти,да решил отложить до послезавтра, пока еще ноги носят… чтобы вот с ними сегоднясюда придти… только устал уж очень…

— Да садись, садись, чего стоишь! Вот тебе стул, —вскинулась Лизавета Прокофьевна и сама подставила ему стул.

— Благодарю вас, — тихо продолжал Ипполит, — а вы садитесьнапротив, вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна,теперь уж я на этом стою… — улыбнулся он ей опять. — Подумайте, что сегодня я впоследний раз и на воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно в земле.Значит, это в роде прощания будет и с людьми, и с природой. Я хоть и не оченьчувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это всё здесь в Павловскеприключилось: всё-таки хоть на дерево в листьях посмотришь.

— Да какой теперь разговор, — всё больше и больше пугаласьЛизавета Прокофьевна, — ты весь в лихорадке. Давеча визжал да пищал, а теперьчуть дух переводишь, задохся!

— Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнемжелании?… А знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, ЛизаветаПрокофьевна; я о вас много слышал… от Коли; он ведь почти один меня и неоставляет… Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперьвидел… знаете ли, что я вас даже немножко любил.

— Господи, а я было, право, чуть его не ударила.

— Вас удержала Аглая Ивановна; ведь я не ошибаюсь? это ведьваша дочь Аглая Ивановна? Она так хороша, что я давеча с первого взгляда угадалее, хоть и никогда не видал. Дайте мне хоть на красавицу-то в последний раз вжизни посмотреть, — какою-то неловкою, кривою улыбкой улыбнулся Ипполит, — воти князь тут, и супруг ваш, и вся компания. Отчего вы мне отказываете впоследнем желании?

— Стул! — крикнула Лизавета Прокофьевна, но схватила сама исела напротив Ипполита. — Коля, — приказала она, — отправишься с нимнемедленно, проводи его, а завтра я непременно сама…

— Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю… Яочень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы хотели, кажется, князя к себевести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а князь навернонам всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я знаю вас, выдобрая, князь тоже… мы все до комизма предобрые люди…

Князь всполошился, Лебедев бросился со всех ног из комнаты,за ним добежала Вера.

— И правда, — резко решила генеральша, — говори, толькопотише и не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты не стоил бы, чтоб я у тебячай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у кого не прошу прощенья! Ни укого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если,впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, — обратилась она вдруг свидом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-тоужасно пред ней виноваты, — я и одна домой сумею дойти…

Но ей не дали договорить. Все подошли я окружили ее сготовностью. Князь тотчас же стал всех упрашивать остаться пить чай иизвинялся, что до сих пор не догадался об этом. Даже генерал был так любезен,что пробормотал что-то успокоительное и любезно спросил Лизавету Прокофьевну:“не свежо ли ей однако же на террасе?” Он даже чуть было не спросил Ипполита:“давно ли он в университете?”, но не спросил. Евгений Павлович и князь Щ. сталивдруг чрезвычайно любезными и веселыми, на лицах Аделаиды и Александрывыражалось, сквозь продолжавшееся удивление, даже удовольствие, одним словом,все были видимо рады, что миновал кризис с Лизаветой Прокофьевной. Одна Аглаябыла нахмурена и молча села поодаль. Осталось и всё остальное общество; никтоне хотел уходить, даже генерал Иволгин, которому Лебедев, впрочем, что-тошепнул мимоходом, вероятно, не совсем приятное, потому что генерал тотчас жестушевался куда-то в угол. Князь подходил с приглашением и к Бурдовскому скомпанией, не обходя никого. Они пробормотали, с натянутым видом, что подождутИпполита, и тотчас же удалились в самый дальний угол террасы, где и уселисьопять все рядом. Вероятно, чай уже был давно приготовлен у Лебедева для себя,потому что тотчас же и явился. Пробило одиннадцать часов.

Ипполит помочил свои губы в чашке чаю, поданной ему ВеройЛебедевой, поставил чашку на столик и вдруг, точно законфузился, почти всмущении осмотрелся кругом.

— Посмотрите, Лизавета Прокофьевна, эти чашки, — как-тостранно заторопился он, — эти фарфоровые чашки и, кажется, превосходногофарфора, стоят у Лебедева всегда в шифоньерке под стеклом, запертые, никогда неподаются… как водится, это в приданое за женой его было… у них так водится… ивот он их нам подал, в честь вас, разумеется, до того обрадовался…

Он хотел было еще что-то прибавить, но не нашелся.

— Сконфузился таки, я так и ждал! — шепнул вдруг ЕвгенийПавлович на ухо князю: — это ведь опасно, а? Вернейший признак, что теперь, созла, такую какую-нибудь эксцентричность выкинет, что и Лизавета Прокофьевна,пожалуй, не усидит.

Князь вопросительно посмотрел на него.

— Вы эксцентричности не боитесь? — прибавил ЕвгенийПавлович. — Ведь и я тоже, даже желаю; мне собственно только, чтобы наша милаяЛизавета Прокофьевна была наказана, и непременно сегодня же, сейчас же; безтого и уходить не хочу. У вас, кажется, лихорадка.