ГЛАВА 63

Владимирский детинец на валах над Смочью и Лугой всё так же был крепок, обширен, хорошо укреплён. Горделиво выступал он, восставал меж холмами, возвышался над посадами и над обширными полями, словно вырастал навстречу, как богатырь былинный, играющий мускулами.

При виде этой казавшейся несокрушимой твердыни Володаря охватывали трепетные воспоминания. Вокруг стен этих прошло его детство, вот тут он малый с братьями летним днём не раз окунатся в быстрые холодные воды Луги, тут они учились ухаживать за конями, купали и мыли скакунов, а вон в той загородной низине один раз едва не потонули по неосторожности.

Через узкий проход от реки Володарь во главе небольшого отряда дружинников въехал внутрь крепости. И опять, едва миновал он надвратную башню, заполонили душу картины прошлого. Вот здесь он впервые увидел её — княгиню Кунигунду-Ирину. Она стояла тогда перед окном и с заметным любопытством взглядывала на них с братьями. Ирина... Любил ли он её? Наверное, нет, просто был очарован её пленительной красотой, её светлой улыбкой. А может, и любил по-своему. Может, доводись встретиться им при других обстоятельствах, чтоб не было меж ними ни Ярополка с Гертрудой, ни братьев его, Володаря, ни этого извечного его стремления обрести своё место, свой стол... Сколько же минуло лет? Семнадцать. И много, и мало. Кажется, недавно был и тот лов, подстреленная княгиней косуля, и бегство их из лагеря ранним утром, и встреча та потом в Перемышле, аромат её духов и запах металла тяжёлой парчи, шуршание одежд и нежных слов... Было, минуло, осталась только память, будоражащая душу в такие вот минуты, когда проезжаешь и словно бы снова соприкасаешься с прошлым.

Ветер пахнул в лицо зеленью цветущих садов. Зашелестела на могучих дубах и буках молодая листва. Нет, не время было сейчас предаваться воспоминаниям. При виде важно выехавшего ему навстречу на статном гнедом коне Давида Игоревича Володарь отвлёкся от грустных дум.

Изменился Игоревич в последние лета. С одной стороны, стал каким-то напыщенным, самодовольным, а с другой — более скрытным, хмурым, молчаливым. Давеча воротился он из похода на Корсунь. Ходил туда под началом Владимира Мономаха вместе с Ярославом Ярополчичем. Пред тем корсунцы пограбили русские корабли с товарами, вот и, не дождавшись от греков объяснении, выступили руссы на ладьях и посуху вниз вдоль Днепра, дошли до самой Каффы[270], одолели в сече, разметали флот корсунского стратега[271]. Воротились с богатой добычей, чему сребролюбивый волынский князь был весьма рад.

Потирал Игоревич руки, повторял без конца любимое своё: «Такое дело», но затем угрюмо умолкал, будто таил в душе что-то.

...Сидели в горнице терема втроём: Давид, Володарь и Василько, только недавно прибывший из Теребовли, тянули из чар пшеничный ол, держали совет.

Василько, как обычно, резкий, скорый на руку, говорил запальчиво, ёрзал по скамье, сгорал от нетерпения:

— Думаю тако. Много вреда нам ляхи доставляют. Пора бы прекратить сие, раз и навсегда. А то, что ни лето — тамо село пожгли, тут коней и скотину угнали. Послал отроков в Поросье, к торчинам и берендеям. Зову их к себе в Теребовлю. Отберу крепких ратников, повоюю области ляшские. Коли удачно дело обернётся, за Дунай пойду, к болгарам. Выведу болгар из земли их, заселю области на пограничье, на Днестре. После же, в силу когда войду, половцев поганых воевать буду. Не чинили чтоб более зла земле Русской!

— Экий ты, братец, лихой вояка! — усмехнулся, хитровато щурясь, Игоревич.

— А что?! — возразил тотчас с жарком Василько. — Пора, братья, Русь нашу крепить! Пора ворогам по зубам дать как следует! Для вас же стараюсь я. Чтоб ты, Давид, у ся во Владимире, и ты, Володарь, в Перемышле жили спокойно, беды никоей не ведая!

— Ты погоди, Василько. Не горячись, — немного остудил пыл молодшего брата Володарь. — Помыслы твои добрые, да вот... здесь ведь важно, как другие князья, в других землях на это глянут. Те же Святополк и Мономах не сильно довольны будут, что ты с Роси торков с берендеями уведёшь и тем самым половцам путь на Киев и Переяславль откроешь. Потом, о болгарах... Болгары — подданные ромейского императора, если ты позабыл. С Константинополем враждовать сейчас нам не с руки. Напротив, союзиться с греками надо.

— Худые греки соузнички. Вон купцов пограбили, — возразил Василько, качнув головой в сторону Давида.

Игоревич, хмыкнув, смолчал.

Володарь продолжил гнуть своё.

— Не столь всё просто, брат. Вынул меч — и вперёд! Если б так можно было! — Он вздохнул. — Если берендичей на ляхов поднимешь — это хорошо. Ну а об остальном крепко подумать надо. И не спешить.

Игоревич согласно закивал, пробормотав вполголоса:

— Такое дело!

Василько, немного поостыв, успокоился.

«Тридцать пятое лето ведь. Пора бы и бросить мальчишество своё! А он всё, яко юнец!» — подумал с неодобрением о младшем брате Володарь.

Вроде и намерения большие, дальние, а всё хочет разом. Мечом махнул, срубил голову вражью, и вот оно... Если бы так...

Мысли перемышльского владетеля оборвал Игоревич. Заговорил он о другом:

Намедни гонец ко мне прискакал из Киева. Такое дело. Сотворили меж собою мир князи Святополк, Мономах и Святославичи Ольг с Давидом. Велели передать, что готовят они снем[272] княжеский. Сперва в Киеве хотели съехаться, да Ольг сему воспротивился, заратился. Ныне сносятся князи меж собою, думают. Велено передать: на снеме том о судьбах всей земли Русской баить почнут. Такое дело.

— Выходит, устали ратиться между собой князья? Брат Haul Владимир Мономах хочет совокупить силы ратные да на половцев в степи двинуть. Земля его, Переяславль, почитай, ближе всех к степи, чаще прочих на владения его поганые набеги чинят, — раздумчиво промолвил Володарь. — Что ж, Давид. Подумаем мы, как быть. Коли вестника пришлют Святополк али Мономах, то, верно, соберёмся на снем. Чай, как и иные, Ярославлевы внуки.

Совет на этом князья окончили. Был пир на сенях, Давидовы ближние бояре расточали улыбки, сестра Елена показывала Володарю с Васильком своих сынов — Всеволода