— в 1925 году. Правда, в этом случае, помимо модной экзальтации, имела место ещё и дурная наследственность: суицидом в семье Чеботаревских закончили жизнь их мать и брат.

2 марта 1930 года на скамейке в Петровском парке из именного пистолета, полученного за результативную работу на посту начальника Информационного отдела ГПУ-ОГПУ, застрелится Витольд Ашмарин (Ахрамович) — поэт-символист, когда-то входивший в «Ритмический кружок» А. Белого, а затем ставший известным киносценаристом и по совместительству ответственным сотрудником ОГПУ и секретариата ЦК ВКП (б). В. Ф. Ашмарина, страдавшего наркотической зависимостью, исключили из партии и выгнали из ЦК. Перед самоубийством он написал письмо И. В. Сталину на 15 страницах, в котором объяснил свой поступок: «чтобы не пострадал авторитет ЦК, чтобы доказать, что я не чужой партии, а свой парень, напрасно и злостно оклеветанный при попустительстве некоторых близоруких товарищей» (РГАСПИ. Ф. 558 Оп. И. Д. 698, л. 21–22).

Леонид Андреев тоже проходил через неоднократные опыты сведения счётов с жизнью, психиатрические клиники и хронический алкоголизм.

Комсомольский вожак, герой Гражданской войны и антиденикинского подполья, писатель В. А. Дмитриев в том же 1930 году вместе с молодой писательницей Ольгой Ляшко совершает двойное самоубийство.

Да и сам «буревестник революции» Максим Горький, по собственному признанию, страдал душевной болезнью из-за «чрезмерного увлечения философией и философскими проблемами». Более того, в 1887 году, когда Алексею Пешкову было всего 19 лет, местной консисторией он был отлучён от таинств Христовых сроком на семь лет за попытку самоубийства, которую предпринял недалеко от Троице-Фёдоровского монастыря в Казани. Сам Горький так вспоминал этот эпизод: «Купив на базаре револьвер барабанщика, я выстрелил себе в грудь, рассчитывая попасть в сердце, но только пробил лёгкое, и через месяц, очень сконфуженный, чувствуя себя донельзя глупым, снова работал в булочной». После тяжёлого ранения, находясь в больнице, Алексей Пешков вновь попытался покончить с собой, когда в ходе ссоры с профессором медицины Н. И. Студенским схватил в ординаторской банку с хлоралгидратом, который использовался в качестве снотворного, и выпил её содержимое. Только срочное промывание желудка в очередной раз спасло ему жизнь. В соответствии с уголовным законом полицейское следствие в любом случае должно было установить причины девиантного поведения чересчур эмоционального юноши.

Решением суда Алексей Пешков был приговорён к церковному покаянию. Однако вместо смирения будущий великий писатель явил протоирею, назначенному для его умиротворения, гнев и высокомерие, а также заявил священнику, что если от него не отстанут, то в следующий раз он повесится на монастырских воротах.

По понятным причинам случаи суицидов в эмигрантской литературной среде тоже не были явлением исключительным.

Хотя русский Париж был потрясён странной смертью тридцатидвухлетнего поэта Бориса Поплавского — «Орфея Монпарнаса». Очень многие его знакомые посчитали её самоубийством, несмотря на довольно странные обстоятельства этой трагедии. На следующий день эмигрантские газеты писали, что он был отравлен 19-летним Сергеем Ярхно, который по каким-то неведомым основаниям называл себя «светлейшим князем Багратионом».

Позже медицинская экспертиза установила действительную причину смерти — передозировка недоброкачественными наркотиками. Друг поэта Э. Райс так описал их последнее общение: «Это была странная встреча, ещё больше озадачивающая странным поведением Поплавского перед смертью. Но до сих пор нельзя с уверенностью сказать, повинна ли в его смерти трагическая случайность или он обдуманно пришёл к решению уйти из жизни. Но многие близкие и друзья Поплавского уверены, что он был убит — якобы той ночью он познакомился с молодым человеком, замыслившим самоубийство. Было известно и его имя — Сергей Ярхо. Тому было страшно умирать самому, и он решил прихватить с собой случайного знакомого, которым по иронии судьбы оказался Поплавский. Самоубийца и угостил поэта смертельной дозой героина».

Ты говорила: гибель мне грозит,

Зелёная рука в зелёном небе.

Но вот она на стуле лебезит,

Спит в варварском своём великолепьи.

Она пришла, я сам её впустил,

Так впрыскивает морфий храбрый клоун,

Когда, летя по воздуху без сил,

Он равнодушья неземного полон.

Самоубийство собственной дочери пришлось пережить Льву Троцкому. Зинаида Волкова (Бронштейн) покончит с собой в Берлине в 1933 году.

Борис Лавренёв писал Карлу Радеку (Каролю Собельсону) — секретарю исполкома Коминтерна, одному из самых активных сторонников Льва Давидовича: «Ряд писательских смертей… — лишь начало развивающейся катастрофы» [1, с. 259].

«Почему среди моих знакомых, друзей-писателей, художников столько добровольно распрощались с жизнью? — писал в своих мемуарах Илья Эренбург. — Разными они были и жили в разных мирах; несхожие судьбы, нельзя сопоставить ни глубоких причин, приведших к развязке, ни непосредственного повода — у каждого была своя „капля“, которая, по досужим домыслам, „переполняет чашу“. И всё же в чём разгадка? (Я не хочу сейчас перечислять всех — слишком тяжело.) (…) Когда-то Пастернак говорил, что „строчки с кровью — убивают“. Вряд ли он думал при этом о фатальной расплате подлинных художников, просто чувствовал на себе, что поэзия даётся нелегко. (…) поэтов или художников никто не пытается оградить, часто забывают, что по самому характеру профессии царапина для них может оказаться смертельной» (Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь // Фонд «Русский мир»).

От нервной творческой интеллигенции не отставали и партийные руководители: в январе 1934 года на XVII съезде ВКП(б) бывший представитель право-левацкого блока, секретарь Магнитогорского горкома партии Виссарион Ломинадзе — верный соратник наркома тяжёлой промышленности СССР Г. К. Орджоникидзе, — как и ряд других перековавшихся оппозиционеров, выступил с небольшой покаянной речью, в которой умудрился 19 раз упомянуть имя товарища И. В. Сталина. Через год он выстрелил себе в грудь из револьвера, когда ехал в служебном автомобиле по дороге в Челябинск по вызову секретаря Челябинского горкома партии К. В. Рындина, умер на операционном столе в Магнитогорской больнице. Его заместитель телефонограммой доложил в ЦК содержание его предсмертного письма: «Просьба передать тов. Орджоникидзе. Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят… Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьёзность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всём том мне могли бы не поверить. Перенести всё это я не в состоянии… Несмотря на все свои ошибки, я всю свою сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международной арене. А она недалека. Умираю с полной верой в победу нашего дела. Передай Серго Орджоникидзе содержание этого письма. Прошу помочь семье».

В июле 1936 года из ЦК КП(б) Армении поступила секретная шифрограмма о самоубийстве 1-го секретаря компартии Армении, члена Центральной ревизионной комиссии ВКП(б) А. Г. Ханджяна. 12 июля 1936 года актив КП(б)А, заслушав сообщение второго секретаря Заккрайкома ВКП(б) С. А. Кудрявцева