святыню её копией и объявили о свершившемся чуде в целях повышения популярности обители.

Леонид Андреев умышленно обострил проблему, превратив «служителей культа» из «поддавшихся искушению» в циничных преступников. В драме монахи, узнав о готовящемся теракте, не предотвращают его, а решают лишь на время спрятать икону. Жизни молящихся, таким образом, оказываются фактически принесёнными в жертву конъюнктуре.

Леонид Юзефович в романе «Зимняя дорога» описывает ситуацию, когда во время представления драмы «Савва» в Народном театре Якутска в 1922 году, в середине последнего акта на галёрке что-то громко хлопнуло, при этом зрители никакого внимания на звук не обратили. Оказалось, что во время спектакля кто-то застрелился. «Смерть стала делом настолько обыденным, что соседи самоубийцы не подняли шума, чтобы без помех досмотреть спектакль, и спокойно сидели рядом с мертвецом. Когда публика покидала зал, автор газетной заметки подслушал чью-то реплику: „Раньше бы старушки плакали, полиции уйма. Теперь — ничего. Унесли, и кончено“» [1. 291].

В ночь с 27 на 28 декабря 1925 года в пятом номере ленинградской гостиницы «Интернационал» (бывшей «Англетер») было обнаружено тело покончившего с собой Сергея Александровича Есенина, который, по версии следователя, повесился на шнуре от электропроводки, привязанном к водопроводной трубе, предварительно разрезав себе в нескольких местах руку. Трагедия произошла буквально через неделю после выписки поэта-имажиниста из стационара клинки для душевнобольных, где ему диагностировали корсаковский психоз[79]. Лечебницей руководил выдающийся учёный, профессор психиатрии П. Б. Ганнушкин.

В день похорон Есенина на Доме печати в Москве растянули транспарант «Тело великого национального поэта покоится здесь». Его поклонники на руках трижды проносят гроб с покойным кумиром вокруг памятника А. С. Пушкину на Страстном бульваре. Недалеко, у Никитских ворот, находится храм Вознесения Господня в Сторожах, где Александр Сергеевич когда-то венчался с Натальей Гончаровой, а Сергей Есенин (26 лет) и американская авангардная танцовщица Айседора Дункан (44 года) в день своей свадьбы трижды объехали вокруг этой церкви на извозчике — на счастье[80].

На траурной церемонии есенинские строки читал ещё один кумир публики — актёр МХАТ Василий Качалов (Шверубович). Во главе многотысячной толпы шла последняя жена поэта Софья Толстая — внучка Льва Николаевича, рядом с ней Всеволод Мейерхольд, Зинаида Райх, Анатолий Мариенгоф.

С. Есенин и А. Дункан на пароходе «Paris» 1 октября 1922 г.

По мнению М. Горького, лучший некролог, напечатанный в виде передовой статьи в центральных газетах «Правда» и «Известия», написал Лев Троцкий:

«Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. Он ушёл сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, — может быть, со всеми нами… Есенин не враждебен революции и никак не чужд ей; наоборот, он порывался к ней всегда — на один лад в 1918 году:

Мать моя родина, я — большевик…

на другой — в последние годы:

Теперь в советской стороне

Я самый яростный попутчик…

(…) Только теперь, после 27 декабря, можем мы все, мало знавшие или совсем не знавшие поэта, до конца оценить интимную искренность есенинской лирики, где каждая почти строчка написана кровью пораненных жил. Там острая горечь утраты. Но и не выходя из личного круга, Есенин находил меланхолическое и трогательное утешение в предчувствии скорого своего ухода из жизни:

И, песне внемля в тишине,

Любимая с другим любимым,

Быть может, вспомнит обо мне,

Как о цветке неповторимом.

И в нашем сознании скорбь острая и совсем ещё свежая умеряется мыслью, что этот прекрасный и неподдельный поэт по-своему отразил эпоху и обогатил её песнями, по-новому сказавши о любви, о синем небе, упавшем в реку, о месяце, который ягнёнком пасётся в небесах, и о цветке неповторимом — о себе самом.

Пусть же в чествовании памяти поэта не будет ничего упадочного и расслабляющего. Пружина, заложенная в нашу эпоху, неизмеримо могущественнее личной пружины, заложенной в каждого из нас. Спираль истории развернётся до конца. Не противиться ей должно, а помогать сознательными усилиями мысли и воли. Будем готовить будущее! Будем завоёвывать для каждого и каждой право на хлеб и право на песню.

Умер поэт. Да здравствует поэзия! Сорвалось в обрыв незащищённое человеческое дитя. Да здравствует творческая жизнь, в которую до последней минуты вплетал драгоценные нити поэзии Сергей Есенин».

(Газета «Правда» № 15. 1926 год)

Как ни странно, некролог был проиллюстрирован не фотографией трагически погибшего С. А. Есенина, а самого его автора.

Своё последнее стихотворение «До свиданья, друг мой, до свидания…» Есенин записал собственной кровью. Когда в гостиничном номере в чернильнице засохли чернила, ему пришлось избрать такой экзотический способ — получилось, извините, стильно и глубоко символично. Оно было адресовано поэту Вольфу Эрлиху, по слухам — сотруднику ОГПУ, почему-то ему, а не действительно близкому другу Анатолию Мариенгофу:

Я пришел на эту землю,

чтоб скорей её покинуть…

(Есенин С. А. Край любимый. 1914)

Правда, была ещё одна, альтернативная версия посвящения, касающаяся того, что, возможно, поэт обращается к другому своему близкому товарищу — Алексею Ганину, убеждённому антисемиту и автору скандального манифеста «Мир и свободный труд — народам», где главными врагами русского народа объявляются «большевистские жиды-комиссары», главе «Ордена русских фашистов» — организации, которая была придумана ОГПУ для фабрикации очередного уголовного дела по экстремистской статье.

По окончании следствия секретарь Президиума ВЦИК СССР А. С. Енукидзе 27 марта 1925 года докладывал: «Находя, что в силу некоторых обстоятельств передать дело для гласного разбирательства в суд невозможно, — полагал бы: Войти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР о вынесении по делу Ганина А. А. внесудебного приговора». Отказ от публичного процесса был вызван тем, что двое из проходивших по «фашистскому делу» обвиняемых, находясь в заключении, сошли с ума. Да и сам «глава ордена» к концу следствия был в таком состоянии, что пришлось в отношении него провести судебно-психиатрическую экспертизу, показавшую его абсолютную невменяемость, а это означало, что в соответствии с процессуальным законом он не мог нести ответственность, даже если его вина в уголовном преступлении установлена, как не способный отвечать в уголовном порядке за свои действия… но не в этом случае. Поэт был расстрелян во внесудебном порядке за контрреволюционную деятельность в соответствии с постановлением Президиума ВЦИК СССР от 30 марта 1925 года. Вместе с ним были казнены поэты Николай и Пётр Чекрыгины, 22 и 23 лет, поэт и художник Виктор Дворяшин, 27 лет, и поэт