— Когда я был ребенком, то больше всего хотел батут.

Когда он был ребенком? Да он и сейчас ребенок! Ему еще предстоит совершить столько ошибок.

— Так у вас есть дети, которые любят прыгать? — спросил он.

Я попыталась представить тебя на батуте. Волосы развеваются за спиной, ты делаешь сальто и не ломаешь себе ничего. Я посмотрела на ценник, будто и впрямь рассматривала покупку.

— Он дорогой. Мне надо подумать, прежде чем принимать решение.

— Без проблем, — сказал он и отошел, оставив меня ощупывать полки с теннисными ракетками и ребристыми скейтбордами, вдыхать запах едкой резины велосипедных шин, которые висели над головами, словно голени в мясном магазине, и представлять тебя прыгающей и здоровой девочкой, которой тебе никогда не стать.

Позже я отправилась в церковь, но не в свою. Она находилась в тридцати милях к северу, в городке, о котором я узнала по вывеске на шоссе. Здесь стоял сильный запах пчелиного воска, утренняя месса уже закончилась, и несколько прихожан тихо молились на скамьях. Я села и шепотом прочитала «Отче наш», глядя на распятие на алтаре. Всю жизнь мне втолковывали, что, если я упаду с обрыва, Господь подхватит меня. Почему же этого не случилось с моей дочерью?

В последнее время меня преследовало одно воспоминание: дежурная медсестра посмотрела на тебя, лежавшую в кроватке с пенистыми бортами, твои ручки и ножки были в бинтах.

— Вы еще молоды, — сказала она, похлопав меня по руке. — У вас еще будут дети.

Я не могла припомнить, было это в день твоего рождения или через несколько дней. Присутствовал там кто-либо еще, была она на самом деле или явилась мне под действием лекарств. Придумала ли я ее, чтобы она произнесла вслух то, о чем молчала я? Это не мой ребенок. Я хочу ребенка, о котором мечтала.

Я услышала, как открылась шторка, и шагнула в пустую исповедальню. Отодвинула решетку между мной и священником.

— Простите меня, отец, ибо я согрешила. Прошло три недели с моей прошлой исповеди. — Я сделала глубокий вдох. — Моя дочь больна. Очень больна. И я подала в суд на доктора, который вел мою беременность. Я делаю это ради денег, — призналась я. — Чтобы получить их, мне придется сказать, что я бы предпочла аборт, если бы заранее знала о заболевании моего ребенка.

Последовала коварная тишина.

— Врать грешно, — сказал священник.

— Знаю… но не это привело меня сегодня на исповедь.

— Тогда что?

— Когда я говорю такие слова, — прошептала я, — больше всего я боюсь, что это правда.

Марин

Сентябрь 2008 года

Отбор в члены жюри был искусством, но стоило брать в расчет и удачу. Некоторые выдвигали теории, как выбирать жюри присяжных для различных исков, но до вынесения вердикта никто не знал, верна ли его гипотеза. Требовалось определить не кто пойдет в состав жюри присяжных, а кого отсеять. Разница небольшая, но существенная.

Для жюри присяжных следовало отобрать двадцать претендентов. Шарлотта нервно ерзала, сидя рядом со мной в зале суда. Забавно, но именно ее договоренность с Шоном о совместном проживании позволила ей сегодня прийти сюда, иначе пришлось бы улаживать вопросы по заботе о тебе. Во время судебного процесса это могло создать лишние проблемы.

Берясь за новое дело, я чаще всего надеялась на конкретного судью, но в этот раз я не знала, кого лучше выбрать. Судья — женщина с детьми могла проявить симпатию к Шарлотте или же посчитать ее иск отвратительным. Консервативный судья мог быть против абортов по моральным причинам, однако согласился бы с мнением защиты, что врач не должен определять, какой ребенок слишком болен, чтобы появиться на свет. В конце концов мы выбрали судью Геллара, который дольше всех служил в Верховном суде штата Нью-Гэмпшир и скорее бы умер, чем покинул свой пост.

Судья уже позвал потенциальных членов жюри и объяснил им все перипетии дела — понятие неправомерного рождения, досье истца и ответчика, свидетелей. Спросил, знал ли кто-нибудь из них свидетелей или третьих сторон по делу, или слышал о деле, или имел личные либо логистические проблемы участия в процессе, например вопросы заботы о детях или невралгия седалищного нерва, поскольку придется сидеть много часов кряду. Люди поднимали руки и рассказывали свои истории: они прочитали все новостные статьи о судебном деле, их останавливал Шон О’Киф, чтобы выписать штраф, им нужно было уехать из города на девяносто пятый юбилей матери. Судья произнес небольшую заученную речь о том, что если их не возьмут, то не нужно принимать это близко к сердцу и как мы все ценим их участие. Уверена, большинство из жюри присяжных надеялись, что их отпустят домой, к своей обычной жизни. Наконец судья позвал нас обсудить, кого следует исключить. В итоге он удалил двух членов жюри: глухого мужчину и женщину, чьих близнецов принимала Пайпер Риис.

Оставшимся тридцати восьми кандидатам дали опросники, которые мы составляли с Гаем Букером несколько недель. Мы умели улавливать настроения претендентов в жюри и либо исключали их в зависимости от ответов, либо формулировали другие вопросы во время индивидуального собеседования, поэтому мы составили довольно сложную анкету, напоминавшую танго.

Я спрашивала:

Есть ли у вас маленькие дети? Если да, то был ли опыт их рождения положительным?

Ведете ли вы волонтерскую работу? (Нам отлично подошли бы волонтеры в программе планирования семьи. А вот те, кто выступал в церкви перед незамужними матерями, не очень).

Подавали вы или кто-то из ваших родных судебный иск? Выступали вы или член вашей семьи в качестве ответчика в судебном деле?

Гай добавил:

Как вы считаете: терапевты должны принимать медицинские решения в интересах своих пациентов или оставлять решение за ними?

Есть ли у вас личный опыт инвалидности или общения с инвалидами?

Однако это были еще легкие вопросы. Мы оба знали, что дело во многом зависело от жюри присяжных, которые были бы достаточно широких взглядов, чтобы допустить право женщины на прекращение беременности. Я хотела исключить противников абортов, а защита Гая стала бы сильнее, если бы в жюри не осталось сторонников выбора. Мы оба хотели включить вопрос: «Вы противник аборта или сторонник выбора?», но судья нам не позволил. После трех недель споров мы с Гаем поменяли вопрос на следующий: «Сталкивались ли вы с абортами в личной сфере или профессиональной?»

Утвердительный ответ означал бы, что я могу попробовать вычеркнуть этого человека из списка. Отрицательный ответ позволял нам ступать осторожнее в этом вопросе, когда дело дошло