* * *

Учитывая все эти факты, мы должны спросить: почему представители западной медицины продолжают игнорировать убедительные примеры существования прямой связи между разумом и телом?

Чтобы ответить на этот вопрос, давайте посмотрим, как развивается любое знание. Бо́льшая часть повседневного прогресса предполагает методичное добавление новых кирпичиков к великому зданию под названием Наука — довольно скучное занятие, которое покойный историк Томас Кун называл «нормальной наукой». Этот комплекс знаний, включающий множество общепринятых убеждений, именуется «парадигмой». Новые наблюдения и открытия, которые появляются каждый год, ассимилируются в существующую стандартную модель. Таким образом, большинство ученых не архитекторы, а каменщики, мечтающие добавить свой камешек в грандиозный собор, который их коллеги строят веками.

Но иногда новое наблюдение просто не вписывается в систему. Некая «аномалия», не совместимая с существующей структурой. В таком случае ученые могут сделать одно из трех. Во-первых, они могут проигнорировать аномалию, прибегнув к разновидности психологического «отрицания», которая удивительно распространена даже среди видных исследователей.

Во-вторых, ученые могут внести незначительные коррективы в парадигму и втиснуть аномалию в принятое мировоззрение, и это все равно будет формой нормальной науки. Или они могут предложить некие вспомогательные гипотезы, которые прорастают, подобно ветвям, из одного ствола. К сожалению, скоро эти ветви становятся настолько толстыми и многочисленными, что угрожают повалить все дерево.

Наконец, они могут разрушить все здание и заложить новое, которое очень мало напоминает оригинал. Именно такое явление Кун называл «сменой парадигмы» или научной революцией.

История науки изобилует примерами аномалий, которые первоначально были отнесены к категории пустяков или даже фальсификаций, но позже оказались фундаментальной важности. Дело в том, что подавляющее большинство ученых весьма консервативны по своему темпераменту; столкнувшись с новым фактом, который угрожает обрушить все здание, они попросту закрывают на него глаза. Это не так глупо, как кажется. Поскольку большинство аномалий оказываются ложными тревогами, перестраховаться и проигнорировать их — стратегия неплохая. Если бы мы пытались вписать каждое сообщение о похищении инопланетянами или способность гнуть ложки в общую систему, наука ни за что не превратилась бы в чрезвычайно стройный и внутренне согласованный комплекс убеждений, которым она является сегодня. Скептицизм — такая же важная часть научных изысканий, как и революционные открытия, попадающие в газетные заголовки.

Возьмем Периодическую таблицу химических элементов, например. Расположив элементы в соответствии с их атомными весами, Менделеев обнаружил, что некоторые должны находиться совсем в другом месте. К счастью, вместо того чтобы отказаться от всей модели, он предпочел проигнорировать аномальные веса, списав их на ошибку в измерениях. Позже выяснилось, что так оно и было. Есть большая доля истины в парадоксальном замечании сэра Артура Эддингтона: «Не верьте результатам экспериментов, пока они не подтвердятся теорией».

Впрочем, мы отнюдь не должны игнорировать все аномалии, ибо некоторые из них могут привести к смене парадигмы. Главный секрет состоит в том, чтобы верно определить, какая аномалия несущественна, а какая — потенциальная золотая жила. К сожалению, простой формулы, как отличить фальшивку от золота, не существует, но обычно работает следующее правило: если странный, нелогичный факт известен целую вечность, но, несмотря на неоднократные попытки, так и не был подтвержден эмпирически, значит, его смело можно проигнорировать. (Я отношу телепатию и встречи с Элвисом именно к такой категории.) С другой стороны, если некое наблюдение, вопреки всяческим стараниям его опровергнуть, устояло и рассматривается как странность исключительно потому, что не подлежит объяснению с точки зрения нынешней концептуальной схемы, то вы, вероятно, столкнулись с подлинной аномалией.

Один из самых известных примеров — это, конечно, континентальный дрейф. Примерно в начале двадцатого века, а точнее в 1912 году, немецкий метеоролог Альфред Вегенер обратил внимание, что восточное побережье Южной Америки и западное побережье Африки «подходят» друг другу, как куски гигантской мозаики. Кроме того, он заметил, что окаменелые останки небольшой пресноводной рептилии мезозавра обнаружены только в двух уголках нашей планеты — в Бразилии и в Западной Африке. «Как могла пресноводная ящерица переплыть Атлантику?» — подумал он. Можно ли предположить, что в далеком прошлом эти два континента были частью одной крупной суши, которая впоследствии раскололась на две части? Одержимый этой идеей, Вегенер принялся искать подтверждения своей гипотезе и нашел их в виде окаменелых костей динозавров, сохранившихся в идентичных каменных пластах, опять-таки на западном побережье Африки и восточном побережье Бразилии. Это было убедительное доказательство, однако, как ни странно, геологическое сообщество его отвергло: должно быть, решили академики, динозавры прошли по древнему и теперь погруженному под воду сухопутному мосту, соединяющему два континента. Еще совсем недавно, в 1974 году, в колледже Св. Иоанна в Кембридже (Англия), профессор геологии скорбно покачал головой, когда я упомянул имя Вегенера. «Чепуха!» — буркнул он с раздражением в голосе.

И все же теперь мы знаем, что Вегенер был прав. Его гипотеза не нашла отклика только потому, что люди в принципе не могли представить механизм, который бы заставлял дрейфовать целые континенты. Если мы что-то и считаем аксиомой, так это незыблемость terra firma. Но как только ученые открыли, что литосферные плиты плавают по горячей мантии и находятся в постоянном движении, идея Вегенера перестала казаться вопиющей и получила всеобщее признание.

Мораль сей истории заключается в том, что не стоит отвергать некую идею как нелепую просто потому, что вы не можете придумать механизм, который ее объясняет. Этот аргумент применим ко всему на свете: континентам, наследственности, бородавкам или ложной беременности. В конце концов, теория эволюции Дарвина была предложена и принята задолго до того, как мы более или менее разобрались в механизмах наследственности.

Вторым примером подлинной аномалии является расстройство множественной личности (или диссоциативное расстройство идентичности), которое, на мой взгляд, может оказаться столь же важным для медицины, как континентальный дрейф для геологии. Даже сегодня расстройство множественной личности по-прежнему игнорируется медицинским сообществом, хотя представляет собой ценный испытательный полигон для исследования связей между разумом и телом. При данном синдроме, увековеченном Робертом Льюисом Стивенсоном в образах доктора Джекила и мистера Хайда, человек может совмещать в себе две или более отдельные личности, каждая из которых совершенно не осознает или только смутно осознает наличие других. Опять же, в клинической литературе периодически появлялись сообщения о том, что одна личность может быть диабетической, а другая — нет, или что две разные личности могут обладать разными физиологическими показателями и гормональными профилями. Кое-кто даже утверждает, что у одной личности может иметься аллергия на некое вещество, а у другой — нет, и что одна может страдать миопией (близорукостью), тогда как другая — иметь нормальное зрение[138].