Падение было замедлено скальным выступом, на который Сюрен угодил; лишь после удара о выступ он упал на речной берег. Он сломал бедро, однако внутренние органы ничуть не пострадали. Заключительный пассаж Сюрену продиктовала, вероятно, его неубиваемая страсть к чудесам. Рассказ о трагедии он заканчивает почти комической припиской: «В тот самый миг, когда упал святой отец, к реке подъехал гугенот. Покуда его вместе с конем переправляли на пароме, он все потешался над святым отцом. Достигнув противоположного берега и вновь усевшись в седло, гугенот поскакал было по лугу, но вдруг конь взбрыкнул и сбросил седока, в результате чего тот сломал руку. Тогда он объявил, что сам Господь покарал его за шутки над святым отцом – якобы тому вздумалось полетать; иначе чем объясняется факт, что гугенот, упавши с неизмеримо меньшей высоты, получил то же увечье? Высота, с коей падал святой отец, и впрямь была смертельна; не минуло и месяца после события, как с подоконника сорвалась кошка, охотившаяся на воробья – и погибла, хотя звери эти, будучи легки и проворны, обыкновенно падают с больших высот без ущерба для себя».

Сломанные кости совместили, наложили шину, и через несколько месяцев Сюрен смог ходить, правда, прихрамывал. Что касается разума, его так просто не вылечишь. Искушение впасть в уныние сохранялось долгие годы. Скалы, колокольни, верхние этажи притягивали Сюрена. Он не мог взглянуть на нож или веревку без того, чтобы в нем не вспыхнуло желание повеситься либо перерезать себе горло.

Деструктивный настрой касался не только собственного тела. По временам Сюрен едва боролся с позывом поджечь обитель, где сам и жил. Строения и люди, их населявшие, библиотека, полная сокровищ мудрости и веры, часовня, драгоценные облачения, распятия, даже Святые Дары – пусть все, абсолютно все станет пеплом. В ком, спрашивается, может умещаться столько злобы? Понятно – во враге рода человеческого. И кто в таком случае Сюрен, если не проклятая душа, не дьявол в человеческом обличье, ненавидимый Господом и ненавидящий в ответ? Естественное состояние, с точки зрения логики не придерешься. И все-таки в Сюрене, даром что он почитал себя проклятым, сохранялась частица души, противившаяся злым делам, кои он просто обязан был вершить, злым мыслям и чувствам, кои должен был пестовать. Искушение убить себя и предать огню обитель оставалось очень сильным, но Сюрен с ним боролся. А вот осторожные и предусмотрительные братья не желали зависеть от успешности его борьбы. После попытки суицида к Сюрену приставили послушника; если тот отлучался, несчастного попросту привязывали к кровати. В течение трех лет Сюрен систематически подвергался разным видам унижений, кои братья-иезуиты имели в своем арсенале специально для умалишенных.

Люди со склонностью к насилию (их очень много) упиваются страданиями ближних; правда, впоследствии их настигает кара. Так вот, чтобы совесть не слишком угрызала, тираны и садисты напридумывали себе оправданий. Жестокость по отношению к детям называется дисциплиной, послушанием Господнему слову: «Кто жалеет розгу, тот ненавидит сына своего». Жестокость к преступникам предписана Категорическим Императивом. Жестокость к еретикам от религии или от политики раздувает паруса Истинной Веры. Жестокость к представителям иной расы узаконена псевдонаучной аргументацией. Некогда широко распространенная, жестокость к душевнобольным до конца не изжита до сих пор – ведь такие пациенты очень утомляют. Однако сейчас для объяснения именно этого вида жестокости богословская терминология больше не используется. Сюрена и других жертв истерии и психоза мучили, во-первых, ради самих мук, созерцание коих столь приятно мучителям; а во-вторых, из-за убеждения: с безумцами только так и надо поступать, жестокость им на пользу. Считалось, что безумец сам вызвал свою болезнь, что безумие – наказание Господне за явный или тайный грех, Господь сам позволяет бесам вселиться в тело грешника. Безумцы, будучи разом и врагами Господа и временными воплощениями зла, не заслуживают, чтобы с ними миндальничали. Наказывать их, и посуровее! Тут не то что угрызений совести не возникало – тут мучителя грело чувство, будто он прямо на земле, яко же на небеси, исполняет божественную волю. Обитателя Бедлама пороли, морили голодом, сажали на цепь в вонючей яме. Если его навещал священник, то лишь затем, чтобы втемяшить в дурную голову: ты сам виноват, Господь на тебя гневается. Для общества несчастный был помесью бабуина и ярмарочного шута с чертами преступника, которому вынесли самый суровый приговор. По воскресным дням и религиозным праздникам отец семейства водил детей глядеть на безумцев, как сейчас водит в зоопарк или в цирк. Кстати, никаких запретов не существовало – дразни пленника сколько влезет. Такое даже поощрялось: ведь сидящий на цепи – враг Господа Бога, а значит, надо его хорошенько потыкать тростью. Недаром психически здоровый человек, которого считают безумцем – любимая тема драматургов и писателей шестнадцатого-семнадцатого веков. Давайте вспомним хотя бы Мальволио, или доктора Маненте[100], или несчастную жертву из плутовского романа «Симплициссимус» Гриммельсгаузена. Что же касается фактов, они куда неприятнее вымысла.

Луиза дю Тронше оставила воспоминания о своих злоключениях в огромном парижском сумасшедшем доме Сальпетриер, куда она попала в 1674 году, после того как была обнаружена на улице, вопящая и хохочущая. За несчастной женщиной почему-то увязалась целая стая бродячих кошек – они-то и возбудили подозрение, будто Луиза не просто безумна – она еще и ведьма. В больнице Луизу держали на цепи в клетке и выставляли на всеобщее обозрение. Почтеннейшая публика тыкала в несчастную тростями, отпускала шуточки насчет кошек и адских мук, уготованных ведьмам. Охапка грязной соломы, что служит ей постелью – как славно она вспыхнет, когда безумица отправится на казнь! Каждую неделю Луизе приносили свежую солому, а старую сжигали, причем принуждали женщину на это смотреть – разумеется, под ободряющие крики вроде: «На костер ее, на костер ведьму!» Однажды в воскресенье Луиза слушала проповедь, темой которой сама и была. Священник представил ее пастве в качестве наглядного примера – вот, мол, как Господь карает грешников. В нашем мире это клетка, зато в мире загробном Луизу ждет Ад. Пока несчастная рыдала, дрожа от ужаса, священник с воодушевлением повествовал о пламени, о вони, о брызгах кипящего масла, о бичевании раскаленными железными прутьями – во веки веков, аминь.

При таком режиме Луизе, разумеется, становилось все хуже и хуже. Своим выздоровлением она обязана священнику, навещавшему больных – тот обходился с Луизой по-доброму и был настолько милосерден, что учил ее молиться.

Опыт Сюрена аналогичен опыту Луизы. Правда, Сюрен был избавлен от нравственных и физических пыток, применявшихся к обитателям публичного сумасшедшего дома. Но и в лазарете при коллеже иезуитов,