в окружении коллег – людей ученых и набожных – он хлебнул горя. Послушник, приставленный к Сюрену, бил его нещадно. Школяры, стоило им заметить чокнутого святого отца, разражались визгом и улюлюканьем. Впрочем, чего от них и ожидать? Не ожидал Сюрен подобного поведения от серьезных, превзошедших науки братьев-иезуитов, проповедников, как и он сам. И, однако, сколь раздражительны они оказались, сколь черствы! В их сердцах вовсе не было места состраданию. Те, кого Бог не обидел здоровьем, кому дал плотное телосложение, уверяли Сюрена, будто он в полном порядке, и заставляли выполнять непосильные задания. Когда Сюрен кричал от боли, верзилы только смеялись: еще бы, ведь боль – только плод воображения. Попадались среди братьев-иезуитов изощренные моралисты – эти садились у Сюренова изголовья и часами толковали о заслуженной каре, кою несет Жан-Жозеф; причем явно упивались собственными нравоучениями. Отдельные священники приходили из любопытства, развлечения ради; они говорили с Сюреном, как с малым ребенком или с кретином; при нем они сами себе казались чрезвычайно умными и остроумными, да еще и отпускали издевательские шуточки, полагая, что раз Сюрен не отвечает – значит, и не понимает ничего. Однажды «в лазарет, где я лежал один, явился весьма важный святой отец. Он уселся подле меня, устремил мне в лицо пристальный взгляд. Так продолжалось довольно долго. Наконец он отвесил мне тяжеленную оплеуху, хотя я его ничем не обидел и обижать не собирался. Затем он ушел».

Сюрен изо всех сил старался обратить жестокость окружающих к пользе для своей души. Господу угодно, чтобы он был унижен уверенностью в его безумии, чтобы с ним обращались как с отверженным; угодно лишить его уважения и даже права на сочувствие. Сюрен к этому притерпелся; он пошел дальше, он теперь активно желал унижений. Однако сознательных усилий примириться с судьбой было недостаточно для излечения. Как в случае с Луизой дю Тронше, Сюрена исцелила доброта. В 1648 году отец Бастид, единственный из всех иезуитов не веривший, будто безумие Сюрена необратимо, был назначен ректором в коллеж города Сент. Отец Бастид испросил разрешения взять с собой Жан-Жозефа и получил таковое. В Сенте, впервые за десять лет, Сюрен обрел сочувствие и понимание. С ним стали обращаться как с больным, который проходит тяжелое испытание духовного характера – а не как с закоренелым преступником, наказанным Господом и потому заслуживающим дополнительных наказаний от людей. Он по-прежнему не мог покинуть свою тюрьму и общаться с миром – но теперь мир сделал шаг навстречу.

Первой на новое лечение отреагировала бренная плоть. Много лет хроническая тревога не давала Сюрену толком дышать. Его дыхание было поверхностным, казалось, он всякую минуту на грани асфиксии. И вдруг диафрагма пришла в движение, Сюрен сделал полноценный вдох, наполнил легкие живительным воздухом. «Все мои мускулы ранее пребывали словно в тисках, в этаких многочисленных клещах; теперь одни клещи ослабили хватку, а за ними и другие, и третьи. Что за дивное облегчение я ощутил!» Получается, Сюрен испытывал телесный аналог духовного освобождения. Тем из нас, кто страдал от астмы или сенной лихорадки, знаком этот ужас – быть физически отрезанными от вселенной; знакомо и блаженство воссоединения с вселенной, когда отпускает астматический приступ или исчезает зловредный аллерген. На духовном уровне большинство человеческих существ страдает от аналога астмы – однако лишь смутно догадывается, что живет в состоянии хронического удушья. Правда, некоторые все же знают про себя, кто они такие – недышащие создания. Отчаянно стараются они глотнуть воздуха и, если наполняют легкие, чувствуют нездешнее блаженство.

За свою странную жизнь Сюрен попеременно бывал скован и освобожден, заперт в душной темноте и вознесен на горную вершину, прямо к солнцу. Легкие Сюрена отражали состояние его души – скукоживались, когда душа застывала, и расширялись, когда она расправляла крылья. Дневник пестрит словами «стиснут», «связан», «зажат», но попадается и их антитеза – «раскрыт». Слова эти выражают главный факт опыта Жан-Жозефа – резкие колебания между экстремальным напряжением и освобождением; между «усадкой», когда даже собственное «я» непомерно велико, будто пальто с чужого плеча, и дозволением себе самому вести более наполненную жизнь. Примерно то же – опыт, извлеченный из череды несоразмерностей – подробно описано в дневнике Мен де Бирана и с восхитительной мощью выражено в стихах Джорджа Герберта и Генри Воэна.

У Сюрена психологическое освобождение иногда сопровождалось экстраординарным расширением грудной клетки. В период экстатического самоотречения он обнаружил, что его кожаный жилет, который имел шнуровку спереди, словно ботинок, сделался тесен, и его надобно выпустить на пять-шесть дюймов. (Святой Филип Нери в юности испытал аналогичное состояние. Его сердце в экстазе так увеличилось, что треснули два ребра. Несмотря на это, а может, и благодаря этому святой Филип Нери дожил до глубокой старости, причем никогда не бездельничал.)

Сюрен был убежден, что наряду с чисто этимологической связью между дыханием и духом существует связь и реальная. Он различал четыре вида дыхания: дыхание дьявола, дыхание природы, дыхание благодати и дыхание славы; он утверждал, будто ему по опыту известно, каково каждое из них. К сожалению, в подробности Сюрен не вдавался – оставил нас в полном неведении относительно своих изысканий в области управления праной.

Благодаря доброте отца Бастида Сюрен вернул себе ощущение принадлежности к человеческому роду. Однако Бастид мог говорить только за людей – но не за Бога; точнее, не за милое Сюренову сердцу представление о Боге. Еще недавно полутруп, Сюрен теперь снова дышал полной грудью, но чтение, письмо, проповеди, простые действия вроде ходьбы, принятия пищи, одевания-раздевания неизменно доставляли ему дискомфорт, а то и причиняли острую боль. Невозможность выполнять их была связана с убеждением Сюрена, что он проклят. Оно, это убеждение, никак не отпускало несчастного, служило источником ужаса и отчаяния, единственным эффективным отвлечением от которого являлись боль и симптомы тяжелого недуга. Сюрену делалось легче на душе, только если ухудшалось его физическое состояние[101].

Пожалуй, самой удивительной особенностью болезни отца Сюрена была вот какая: часть его разума всегда оставалась абсолютно здоровой. Неспособный читать и писать, выполнять простейшие действия без мучительной, изнуряющей боли, убежденный, что проклят, преследуемый мыслями о суициде и позывами богохульствовать, менять веру и впадать в ересь (то он – истовый кальвинист, то – манихей), Сюрен во все продолжительное время своего испытания сохранял способность к литературному творчеству. В первые десять лет он сочинял главным образом стихи. Перекладывая новые тексты на популярные мотивчики, Сюрен превратил огромное количество баллад и застольных песен в христианские церковные гимны. Вот несколько строф о святой Терезе и святой