— Наконец-то!.. Тебя же со стен…

— Дурак, — крикнул второй.

Не договорив, он опрокинулся, лицо пересекла глубокая рана.Дюсен закричал от гнева и стыда: они ж не на помощь звали — за негострашились, свои жизни презрев, и с этой мыслью с утроенной яростью рубил исокрушал, прорубывая дорогу в стене пеших киевских ратников. Многие сильныемужи Киевщины нашли смерть от его страшной сабли, многие падали под копытаконей, обливаясь кровью и проклиная князя, что на погибель войску русичейвскормил и воспитал такое чудовище.

Когда пробились к своему войску, с ним оставалось меньшедюжины. Забрызганные свежей кровью, с пылающими от гнева лицами, они были какмолодые львы, что попировали среди стада молодых и жирных овец.

Палец великого князя двинулся вдоль днепровского берега,завис в нерешительности, качаясь от берега к берегу, поднялся к земляному валу.Воеводы напряженно следили, где Владимир предлагает поставить новые рубежиобороны. На большой карте Киев стоит одиноко, печенежские орды князь покаотмечал чем попадалось под руку: кольцами, камешками, раковинами.

В коридоре послышался грохот, тяжелый топот. Кто-то истошнозакричал. Воеводы повернулись к двери, быстрый и злой Макаш метнул ладонь крукояти меча.

Дверь распахнулась с грохотом, спиной вперед влетели двадюжих гридня. Перекувыркнувшись через головы, остались лежать, как двераспластанные жабы. Следом вошел, тяжело шагая, высокий хмурый воин. Огромные,как отесанные бревна, руки были свободны, но из-за спины выглядывал длинныйкривой меч, а на поясе висели два узких ножа.

Владимир поднялся, движением руки остановил вскочившихвоевод. Воин хмуро оглядел всех, остановил взор на Владимире:

— Ты каган этого племени?..

— Я князь, — ответил Владимир сдержанно. —Кто ты, посмевший войти так дерзко…

— Меня зовут Мирант, — сообщил воин. — Я былпобежден в поединке великим воином… да попадет он в небесное воинство моегоизбранного народа касогов, а я дал ему слово явиться на службу киевскому князю.

Воеводы загалдели как гуси, несолидно таким уважаемым исолидным людям, а Владимир, прищурившись, оглядел воина с головы до ног:

— Скажи, доблестный Мирант… тебя победил воин в красномплаще? Лик светел, золотые кудри до плеч?

Мирант кивнул, а Волчий Хвост неосторожно спросил:

— И женщина с ним, говорят…

Мирант покачал головой:

— Нет.

Воеводы удовлетворенно переглянулись, Волчий Хвост сказалуверенно:

— Точно Добрыня! Чтоб он да с бабами…

Воин зычно кашлянул, прочищая горло, сплюнул прямо на пол,добавил:

— С двумя женщинами.

В палате настала мертвая тишина. Волчий Хвост переспросилневеряще:

— С… двумя… женщинами?

— Это не женщины, — сказал Мирант медленно. Глазаего стали совсем щелками, а голос превратился в тягучий мед. — С ним былине женщины.

— А… кто?

— Небесные девы, созданные Творцом всего сущего дляутех мужчин. Одна знойная как дыхание пустыни, тело как золотой мед, собранныйнебесными пчелами. Щеки как персик, дыхание ароматно, стан тоньше камыша… авторая… О, вторая! Это падающий с небес водопад чистой холодной воды, чтоспособен исцелить любого мужчину и вдохнуть в него силы. Это наслаждение длянастоящих, это для мужчин, которые…

Он захлебнулся потоком жарких слов, глаза горели, и грудьраздувалась от избытка чувств.

Волчий Хвост покачал головой:

— Нет, это не Добрыня!

— Не Добрыня, — сказали и другие. — Не можетбыть, чтобы Добрыня… Не Добрыня, точно не Добрыня. А если Добрыня, то уж точномир гикнулся.

Дюсен снова рубился в гуще схватки, сабля пощербилась отчастых ударов, а толстые пластины доспехов от зарубок стали похожи на колодыдля рубки мяса. Он дрался зло и умело, весь уйдя в искусство защищаться и битьв ответ, когда вдруг увидел шагах в семи хана Уланбега, бледного и с отчаяннымиглазами. Тот сражался с двумя киевскими ратниками. Старый степной барс был всееще силен, на помощь не звал, хоть левая рука бессильно болтается вдоль тела,сабля мелькает только в правой, со спины к нему набегает еще один, оскаленныезубы, разинутый в крике рот…

Дюсен коротким ударом рассек горло своему противнику,молниеносно выхватил из его пальцев короткий боевой топор, коротко и сильноразмахнулся — метанию топоров научился в Киеве — тяжелое лезвие сосвистом завертелось в воздухе. Уланбег уже сразил одного, перед ним другой киянин,могучий и сильный, уже занес карающий меч, а в это время сзади набегает ещеодин…

— За спиной! — страшно закричал Дюсен.

Уланбег мгновенно повернулся, инстинктивно поднимая саблюдля защиты. Меч киянина опустился, звон — и смертоносное лезвие мечаскользнуло по лезвию сабли в сторону. В тот же миг булатное лезвие топора,брошенного Дюсеном, с силой ударило киевского воина между лопаток. Дюсен слышалзвон разрубаемых кольчужных колец, хруст плоти и треск костей. Лезвиепогрузилось наполовину, перерубив хребет.

Воин рухнул вниз лицом, но сумел перевернуться на бок.

А Дюсен, вырвавшись из поредевшего кольца, бросился кУланбегу. Старый богатырь, орудуя одной рукой, сумел потеснить киевлянина, акогда тот споткнулся и взмахнул рукой, чтобы удержаться, успел нанести прямойудар в живот. Дружинник согнулся и упал, подхватывая выпадающие кишки.

Уланбег повернулся к Дюсену. Грудь его бурно вздымалась,кровь текла и по правой стороне головы, на груди три раны, но глаза улыбались.

— Твой отец будет счастлив, что у него такой сын!

А Дюсен, холодея как смерть, смотрел на сраженного им вспину воина. Тот лежал на боку, шлем от удара о землю скатился, огненно-рыжиеволосы разметались, пачкаясь размокшей в крови землей.

А Вьюн слабо улыбнулся. Его синеющие губы прошептали:

— Ты не виноват… Ты меня не видел…

— Твой плащ! — вскрикнул Дюсен. — Где твой…Зачем ты снял…

Веки Вьюна медленно опустились. Уланбег взглянул на бледноекак смерть лицо сына друга, отступил. В глазах старого воина было глубокоесочувствие. Ему подвели коня, помогли сесть и увели бегом, поддерживаяшатающееся в седле тело.

— Что я наделал?.. — прошептал Дюсен вотчаянии. — Что я наделал?!

Со всех сторон крики становились громче. Со стороны киевскихворот выметнулись всадники на тяжелых конях. В бой вступила передохнувшаякняжеская дружина. Степняки начали отходить.

Слезы подступили к горлу. Дышать стало трудно, мир заволоклодымкой, а из горла вырвался страшный звериный крик: