Помолчав, добавил:

— А постоянное присутствие рядом с тобой полноценного мужчины, пусть даже и охранника, и здесь, и в так называемой просвещённой Европе может изрядно подпортить твоё доброе имя. Это ни к чему.

И, хитро сощурившись, сказал вообще нечто неожиданное:

— Да и самому Али будет спокойнее… до поры, до времени.

…И что ей ответить красной от смущения девушке?

— Он тебе нравится? — осторожно спросила Ирис.

— Ох, госпожа…

Горничная в смущении затеребила передник.

— Да как не нравится, ежели такой… сильный, да смелый, да красивый… Это ничего, что чёрный, вон, в Испании мужчины, те, говорят, аж с зеленью… Только вот он в мою строну и не глядит вовсе.

Вот тут-то её хозяйка и растерялась.

В Константинополе, где хозяйством ведали три старые девы-служанки, по возрасту годящиеся ей не то, что в матери — в бабушки, таких сложностей не случалось. Пожилые матроны обхаживали «своих» мужчин в доме с искренней материнской заботой, и ни о каких воздыханиях, даже платонических, речи не шло. Впрочем, нет: эфенди, дорогой и любимый господин, царил в их сердцах давно и прочно, однако, воспитанные в условиях строгой восточной морали, они служили своему кумиру, как могли, не мечтая о большем, и даже Ирис обхаживали, приняв под своё крыло сперва не как хозяйку, а как питомицу, воспитанницу, последнюю усладу их дорогого хозяина… Но вот как себя вести с горничной, положившей глаз на твоего охранника?

Одёрнуть, напомнить о христианских добродетелях? Запретить безнравственные мысли? А вдруг они очень даже нравственные, ведь, если посмотреть непредвзято, Али и впрямь очень даже хорош… Недаром Айлин Луноликая всё пыталась выпросить его для себя у валиде, и, похоже, бывшей танцовщице и звезде Сераля было наплевать, что предмет её страсти не являлся в тот момент полноценным мужчиной. «Руки, детка, какие у него руки! Умелый мужчина в состоянии довести свою женщину до сумасшедшего наслаждения, даже не пользуясь этой штучкой, которой многие так незаслуженно гордятся…» Ирис тогда хорошо поняла наставницу. Некоторым девушкам, проявляющим при обучении особые таланты в искусстве любовной страсти, дозволялось держать рядом с собой молодых, но опытных евнухов, которые, не лишая дев главного их достоинства, помогали им развивать чувственность. Хвала Аллаху, Ирис тогда оказалась плохой ученицей, недостойной подобной привилегии. А многие пери украдкой вздыхали по кастратам с томными, подведёнными глазами, атласной шоколадной кожей, сильным, пока ещё не дряблым рукам…

Сейчас она увидела своего верного охранника иными глазами. Так, как, должно быть, видела его маленькая тоненькая Фрида, свеженькая, как бутончик, с льняными кудряшками и с милыми ямочками на щеках. Подумать только, герцогиня Марта согласилась отпустить её к восточной гостье именно потому, что в Гайярде у девушки не оставалось ни жениха, ни какой-то иной сердечной привязанности, а потому — считалось, что юное создание сможет полностью посвятить себя служению госпоже, не стреляя глазками по сторонам и не вздыхая по тому, с кем могла бы оказаться в разлуке.

— В твою сторону он и не должен глядеть, — заявила Ирис строго. — Его долг — охранять меня, быть всегда на страже, и ты это знаешь. Али — лучший, и понятно, что он не смотрит на девиц, когда я рядом.

Вот так. Хозяйка есть хозяйка. Напомнить об ответственности никогда не помешает.

Смягчившись, добавила:

— Это не значит, что я запрещаю ему глядеть по сторонам, когда он свободен. И когда ты свободна. Но, Фрида…

Выдержала многозначительную паузу.

— Помни о своих обязанностях. И о том, что девушка должна быть скромной и… гордой. Это можно сочетать, хоть и трудно, на первый взгляд. Ты — свободная франкская девушка, но не забывай, что свобода — это не распущенность. Будешь держаться достойно и встретишь будущего мужа, даже если это будет не Али — я не стану возражать, и дам тебе хорошее приданое. Но только, Фрида…

— Да, госпожа?..

Глазки горничной так и засияли.

Её хозяйка вздохнула.

— Может, ты забыла, но я напомню: Али — мусульманин. Подумай об этом, если намерена не просто заигрывать с ним, но соединить свою судьбу.

— О-о, госпожа… А… что же, ему теперь жениться нельзя?

— Мусульманину на христианке — можно. Но тогда ты должна будешь сменить веру. Или ему придётся, если он надумает…

Остаться со мной во Франкии, мысленно добавляет она. Выйдет она сама замуж или нет — ещё неизвестно, но к Хромцу не вернётся, ни за что. Только, если так и не найдёт мужа, и тогда придётся принимать послушничество. В монастыре, приняв обет безбрачия на всю оставшуюся жизнь, она перестанет быть опасной для детей Тамерлана. Но Али, верному Али уже нельзя будет оставаться рядом с ней…

Она едва не всхлипнула от жалости к себе. Вот так напридумываешь — да и сама впечатлишься, поверив… Нет, прочь грустные мысли!

— Главное — не торопись, Фрида, — утешила горничную. — Может, узнаешь его лучше — и он тебе разонравится…

— Ах, что вы, госпожа!

— … Во всяком случае, я возражаю только против слишком быстрых решений. Меня саму выдали замуж, не спросив, и я до сих пор благодарю Всевышнего, что супруг мне достался достойнейший из достойных. А если бы нет? Али — хороший человек, но готов ли он к созданию семьи? Хочешь, я поговорю с ним?

— Ах, нет, госпожа, — отвечала осмелевшая горничная. — Ежели я сама не научусь с этим нехристем… ой, простите!.. разговаривать — то как же мы с ним дальше-то? Уж как-нибудь нам надо договариваться… Спасибо!

И поспешно ринулась прибираться в туалетной, собирая хозяйские вещи, наводя порядок на столике — только локотки в атласных рукавчиках мелькали.

Порадовавшись, что тема с мужской состоятельностью нубийца ловко замялась, Ирис потянула к себе хрустальный флакончик с маслянистой янтарной жидкостью и, смочив пробку, коснулась местечек за ушами, над ключицами, тронула запястья, наполнив воздух вокруг чудесным ароматом жасмина и ландыша; но не тяжёлым, приторным, сгущать который обожали гаремные кальфы, а лёгкими нотками, словно остающимися после случайного дуновения ветерка на куст, распустившийся неподалёку.

Она уже знала, чем ей заняться в оставшиеся полдня.

Попросила Фриду принести стакан воды. Отказалась от завтрака, а заодно — и от обеда, ибо… в Храм нужно идти натощак, за пищей духовной. Достала из дорожного ларчика небольшую книжечку с золотым обрезом, в сафьяновом, уже немного потёртом переплёте, открыла на заложенной странице, перечитала несколько строк… и глубоко вздохнула.

Просите — и дано будет вам, ищите и найдёте. Стучитесь, и отворят вам.

Из бархатного мешочка достала золотой крестик на цепочке. Поцеловала.

И приказала Фриде приготовить дорожный плащ с широким капюшоном.

Помня о том, что в Роане она не одна, и своим отсутствием может обеспокоить спутников, решила заглянуть к Филиппу де Камилле, предупредить, что нужно уйти по наиважнейшему делу. Но без него. Одной. (Али и Фрида не считаются).