С другой стороны, Ульям Фолкнер не ограничился тем, чтобросил несколько семян, он насадил целый сад.., и все, к чему он обращалсяпосле 1930 года, после того как открыл для себя готическую форму, – все далоплоды. Квинтэссенция южной готики в произведениях Фолкнера для меня – в“Святилище” (Sanctuary), в той сцене, когда Попей стоит на виселице в ожиданииказни. По такому случаю он аккуратно причесался, но теперь, когда петля у негона шее, а руки связаны за спиной, волосы упали ему на лоб. “Сейчас поправлю”, –говорит ему палач и нажимает на рычаг. Попей умирает с волосами, упавшими налицо. От всего сердца верю, что человек, выросший севернее линии Мейсон –Диксон, не смог бы придумать такую сцену, а даже если бы и придумал, то несумел бы написать. То же самое – долгая мрачная мучительная сцена в приемнойврача, с которой начинается роман Флэннери О'Коннор “Откровение”. За пределамиюжного воображения таких врачебных приемных нет; боже, что за компания!

Я хочу сказать, что в южном воображении есть что-то пугающебуйное и плодородное, и это особенно проявляется, когда воображениеустремляется в русло готики.

История Харральсонов, первой семьи, поселившейся в ПлохомМесте романа Сиддонс, ясно показывает, как автор запускает в работу южноевоображение.

Эта жена-девочка Пирожок Харральсон, словно только что из“Чи-Омеги” и “Младшей лиги”, испытывает нездоровое влечение к отцу, могучемучеловеку с холерическим темпераментом, выросшему на “южном мятлике”. Пирожоквполне осознает, что ее муж, Бадди, представляет одну вершину Треугольника, аее отец – другую. Она настраивает их друг против друга. Сам дом кажется лишьеще одной фигурой в игре “любовь – ненависть – любовь”, в которую она играет сотцом. (“Что за странные у них отношения”, – замечает один из героев.) К концупервого разговора с Колкит и Уолтером Пирожок весело восклицает: “О, папа этотдом просто возненавидит! Придется его связывать!"

Бадди тем временем попадает под крылышко Лукаса Эббота,новичка в юридической фирме, в которой Бадди работает. Эббот – северянин, и мымимоходом узнаем, что он покинул Нью-Йорк из-за скандала: “…что-то с одним изклерков”.

Соседний дом, который, по выражению Сиддонс, оборачиваетпротив людей их тайные слабости, с ужасной аккуратностью переплетает все этиэлементы. К концу вечеринки по случаю новоселья Пирожок начинает кричать. Гостисбегаются, чтобы узнать, что случилось. И видят в комнате, где оставлялипальто, обнявшихся обнаженных Бадди Харральсона и Лукаса Эббота. Папа Пирожка,который увидел их первым, умирает на полу от сердечного приступа, а Пирожоккричит.., и кричит.., и кричит…

Если это не южная готика, тогда что же это?

Суть ужаса этой сцены (которая по кое-каким причинам оченьнапоминает мне ошеломляющий момент в “Ребекке” (Rebecca), когда безымяннаярассказчица заставляет гостей замереть, спускаясь по лестнице в костюме,который носила ужасная первая жена Максима) в том, что социальные обычаи непросто нарушены: они нарушены прямо на наших выпученных от шока глазах. Сиддонсочень точно взрывает этот заряд динамита. Вот случай, когда разрушается все: занесколько секунд рухнула и жизнь, и карьера.

Нам нет необходимости анализировать душу автора произведенийужасов; нет ничего скучнее людей, которые спрашивают: “Почему вы пишете такстранно?” или “Испугала ли вашу матушку, когда она была беременна вами,двухголовая собака?” – и никто не раздражает так сильно, как они.

Я не собираюсь уподобляться им, но хочу сказать, что сильноевоздействие “Дома по соседству” объясняется тем, что автор хорошо понимаетсоциальные границы. Любой, кто работает в жанре ужасов, имеет четкое – иногдадаже болезненно развитое – представление о том, где кончаются социальные (илиморальные, или психологические) рамки общепринятого и начинаются белые пятнатабу. Сиддонс лучше других способна обозначить границы, отделяющие социальноприемлемое от социально кошмарного (правда, тут на память снова приходит ДафнаДюмарье), и я уверен, что в детстве ее учили, что нельзя есть, положив локти настол.., или заниматься извращенной любовью в комнате для пальто.

Она снова и снова возвращается к теме нарушения социальныхобычаев (как и в своем раннем романе – не о сверхъестественном, – в книге о юге“Отель печали” (Heartbreak Hotel)), и на самом общепонятном символическомуровне “Дом по соседству” можно считать забавным, с примесью страшного,социологическим трактатом о нравах и обычаях Пригорода Умеренно Богатых Людей.Но под этой внешностью мощно бьется сердце южной готики. Колкит говорит, чтодаже близкому другу не в состоянии передать, что увидела в тот день, когдаАнита Шихан окончательно и безвозвратно потеряла рассудок, и однакорассказывает об этом с яркими, шокирующими подробностями. В каком бы ни былаона ужасе, Колкит видела все. В самом начале романа она сама сравнивает “НовыйЮг” со “Старым Югом”, и весь роман в целом есть такое сравнение. На поверхностимы видим “непременный “мерседес” табачного цвета”, отпуск в Очо-Риос и“Кровавую Мэри”, обильно посыпанную укропом, у Ринальди. Но под этим таится то,что заставляет сердце романа биться с такой поразительной и грубой силой, –таится Старый Юг, южная готика. На этой глубине действие романа происходитвовсе не в фешенебельном пригороде Атланты – оно происходит в том мрачномокруге сердца, который так удачно нанесла на карту Флэннери О'Коннор.Поскребите посильнее Колкит Кеннеди – и вы увидите миссис Терпин О'Коннор,стоящую в своем хлеву в ожидании откровения.

Если в романе и есть серьезный недочет, то он связан с нашимвосприятием супругов Кеннеди и третьего персонажа – Вирджинии Гатри. Мы неиспытываем к ним особой симпатии, и хотя это не обязательно, но читатели могутне понять, почему сама Сиддонс их любит, как она говорит. Почти на всемпротяжении повествования Колкит не слишком симпатична: она тщеславна, чересчурмного думает о деньгах и сословных различиях, в сексуальном смысле чопорна и вто же время склонна к эксгибиционизму. “Нам нравится, когда жизнь и все, что унас есть, складывается гладко, – в самом начале говорит она читателю сраздражающим удовлетворением. – Хаос, насилие, беспорядок, беззаботность насогорчают. Не пугают, потому что мы их осознаем, а именно огорчают. Мы следим зановостями, активно занимаемся политикой. Мы знаем, что соорудили себе оболочку,но мы много работали, чтобы этого достичь; это был наш собственный выбор. И унас есть на это право”.

По сути, эта тирада отчасти должна подготовить нас кизменениям, которые испытают Колкит и Уолтер под влиянием проделок соседнегодома, – этот проклятый дом делает то, что Боб Дилан называл “возвращениемвспять”. Сиддонс, несомненно, хочет сказать нам, что Кеннеди постепеннодостигнут нового уровня социального сознания; после эпизода с Шиханами Колкитговорит мужу: “Знаешь, Уолтер, мы никогда не высовываем головы. Никогда нерискуем тем, что ценим. Мы взяли у жизни все лучшее.., и ничего не даливзамен”. Если это так, то Сиддонс выполняет поставленную перед собой задачу.Кеннеди расплачиваются своей жизнью. Проблема романа, возможно, заключается втом, что читатель чувствует: эта цена справедлива.