Кроме того, у Сиддонс более смутное, чем мне бы хотелось,представление о том, что означает растущая социальная сознательность Кеннеди. Еслиэто победа, то она мне кажется пирровой; их собственный мир уничтоженубеждением, что они должны предупредить остальных насчет соседнего дома, но этоубеждение взамен не дало им внутреннего спокойствия – и финал книги как будтоуказывает на то, что победитель в итоге не получает ничего.

Выходя в сад, Колкит не просто надевает шляпу от солнца: онанадевает мексиканскую шляпу. Она вправе гордиться своей работой, но читательможет усомниться в ее спокойной уверенности в собственной внешности: “У меня естьвсе, что мне нужно, и я не нуждаюсь в лести молодых людей, хотя, должна скромнопризнаться, есть такие, кто готов ее предложить”. Мы знаем, что она хорошовыглядит в облегающих джинсах; сама Колкит об этом упоминает. И у читателяскладывается ощущение, что если бы книга была написана год-два спустя, Колкитуточнила бы, что она хороша в своих джинсах от Калвина Клейна. Дело в том, чтос такими людьми нелегко, и помогает ли ее характер постоянному движению ккатастрофе или мешает ему, читатель должен решить для себя сам.

Столь же проблематичны и диалоги романа. В одном местеКолкит обнимает только что приехавшую Аниту Шихан и говорит ей: “Добропожаловать, Анита. Вы здесь новенькая и очень мне понравились, поэтому надеюсь,вы будете здесь очень-очень счастливы”. Я не сомневаюсь в ее искренности;просто мне кажется, что люди так не говорят – даже на юге.

Скажем так: главная проблема “Дома по соседству” – внеопределенности развития характеров. Меньшая – в непосредственном исполнении;это проявляется главным образом в диалогах, в то время как повествование отавтора вполне адекватно и образность речи достойна похвал. Впрочем, какготический роман книга действительно удалась.

А теперь позвольте сказать, что “Дом по соседству” не толькоюжный готический роман; вопреки своим недостаткам он достиг успеха в гораздоболее важной области: это чистый образец того, что Ирвин Мейлин называет “новойамериканской готикой”, – кстати, как и “История с привидениями” Страуба, хотяСтрауб как будто гораздо лучше понимает, какой вид рыбы попался в его сети(ясным указанием на это является использование им мифа о Нарциссе исмертоносного зеркала).

Джон Парк использует идею Мейлина в своей статье для журнала“Критика: изучение современной литературы” [218]. Статья Парка посвященароману Ширли Джексон “Солнечные часы”, но сказанное им применимо ко всемунеобозримому морю американских книг об ужасах и привидениях, включая и моисобственные. Вот “перечень составляющих” современной готики Мейлина, приводимыйПарком в его статье.

Во-первых, ареной, на которой сталкиваются универсальныесилы, служит микрокосм. В романе Сиддонс такой микрокосм – это дом пососедству.

Во-вторых, готический дом символизирует авторитаризм,замкнутость или “связывающий нарциссизм”. Под нарциссизмом Парк и Мейлин вродебы понимают растущую одержимость собственными проблемами: обращение внутрь,вместо того чтобы расти вовне. Новая американская готика помещает героя в замкнутуюпетлю, и физическое окружение часто подчеркивает внутреннюю направленностьгероя – как в “Солнечных часах” [219].

Это увлекательная и, можно сказать, фундаментальная переменав готическом романе. В былые времена критики рассматривали Плохое Место каксимволическое изображение матки – главным образом видели в нем сексуальныйсимвол, который, возможно, позволяет готике без опаски рассуждать о сексуальныхстрахах. Парк и Мейлин полагают, что новая американская готика, созданная задвадцать с небольшим лет после выхода “Призрака Хиллхауза”, использует ПлохоеМесто не для символизации сексуального интереса и страха перед сексом, ноинтереса к самому себе и страха перед самим собой.., и если кто-нибудь спроситвас, почему за последние пять лет наблюдается такой рост интереса к литературеи фильмам ужасов, вы можете обратить внимание того, кто вас спрашивает, нафакт, что рост числа фильмов ужасов в 70-е и начале 80-х годов совпадает споявлением таких вещей, как рольфинг [220], примитивный крик и горячиеванны.., и что наиболее популярные образчики жанра ужасов, от “Изгоняющегодьявола” до “Они пришли изнутри” Кроненберга, – это примеры новой американскойготики, которая предлагает нам не символическую матку, а символическое зеркало.

Кто-то может счесть мои рассуждения академическим вздором,но на самом деле это не так. Цель литературы ужасов не только в том, чтобыисследовать территории табу, но и в том, чтобы подкрепить наше положительноеотношение к статус-кво путем демонстрации того, какой жуткой может бытьальтернатива. Подобно самым страшным кошмарам, хорошее шоу ужасов делает своедело, выворачивая статус-кво наизнанку, – вероятно, в мистере Хайде нас большевсего пугает то, что он вместе с тем и доктор Джекил. В американском обществечеловек все больше интересуется только самим собой, и неудивительно, что жанружасов старается показать нам отражение, которое нам не нравится, – нашесобственное.

Говоря о “Доме по соседству”, мы обнаруживаем, что можемотложить в сторону карту Призрака из колоды Таро: по сути, в доме, которымпоследовательно владели Харральсоны, Шиханы и Грины, никаких призраков нет.Карта, которая здесь подходит больше, появляется неизменно, когда мы имеем делос нарциссизмом: это карта оборотня. Более традиционные рассказы об оборотневсегда – намеренно или нет – подражают классической истории Нарцисса; в версииЛона Чейни-младшего мы наблюдаем за Чейни, который наблюдает за собой в ВечноПопулярном Бассейне, когда он превращается из чудовища в Ларри Тэлбота. Точноту же сцену мы встречаем в телеверсии “Невероятного Неуклюжего”, когда этотНевероятный снова принимает внешность Дэвида Бреннера. В “Проклятии оборотня”(Curse of the Werewolf) Хаммера эта сцена вновь повторяется, только на сей разпревращение претерпевает Оливер Рид и сам же следит за этим процессом.Подлинное зло дома по соседству в том, что он превращает людей в существ, ккоторым они должны испытывать отвращение. Подлинная тайна дома по соседству –он служит гардеробной для оборотней.