Да и самым преступным его назвать нельзя. Главный преступник в их семействе – Дориан Блэквелл, Черное сердце из Бен-Мора, незаконорожденный сын его отца. Глава лондонского преступного мира.

А что же остается ему, Гэвину? Кто он такой?

Раньше он думал: «Я – самый умный из сыновей Маккензи. Самый терпеливый и выдержанный. И конечно, самый красивый».

Каким же он был дураком! Он всего-навсего глупый контрабандист, попавшийся на первой же своей операции. Да еще и страшно невезучий в любви.

Что ж, если ему предстоит умереть в одиночестве – то чем скорее, тем лучше.

У его матери есть Имон. А Инверторн унаследует Эндрю, сын Лиама. Он-то, по крайней мере, хороший парень.

Гэвин прижал руку к груди – к тому месту, где всякий раз при мысли о детях, о наследниках рождалась острая колющая боль.

Элисон Росс – настоящая Элисон Росс – все-таки победила. Эррадейл, опустевший и заброшенный, останется ее владением. Никто больше на него претендовать не станет. И жизнь пойдет своим чередом. Может, и лучше, что без него…

Скрежет ключа в замке и луч света, упавший на холодный каменный пол из коридора, заставили его вскочить на ноги. Звякнули цепи на запястьях – на взгляд Гэвина, излишние. Стражники втолкнули к нему в камеру Каллума.

Видно было, что Мак-Тайру тоже пришлось несладко. Отросла борода, в золотистых глазах появилось что-то затравленное. Пока трое стражей приковывали его к массивной деревянной койке напротив Гэвина, он скалил зубы, словно плененный зверь.

– Только без глупостей! – предупредил обоих стражник. – Скоро придем за вами.

Железную дверь он оставил приоткрытой, чтобы наблюдать за узниками. Но Гэвин был рад и этому притоку в сырую камеру свежего воздуха.

– Ты не ранен? – спросил он друга. Теперь, когда Каллум сидел на койке в тени, Гэвин больше не видел его лица.

– Нет, – коротко ответил Каллум.

– А ты… как ты?

– Так себе.

Вопрос мог показаться излишним, но оба понимали, о чем речь. Каллум привык к просторам лесов и холмов и не выносил долгого пребывания в замкнутом пространстве. Судя же по его бороде, в тюрьме они просидели не два дня, скорее – ближе к пяти.

Гэвин со вздохом откинул голову, прижавшись затылком к холодной каменной стене.

– Хотел бы я это предвидеть… – пробормотал он со вздохом.

– Что ты имеешь в виду? Ты про пирата? Ведь едва агенты короны обнаружили контрабандные товары и оружие на твоих землях, он тотчас же исчез… Да, это, наверное, следовало предвидеть.

– Я имею в виду все, – пробурчал Гэвин. – Все было слишком уж хорошо. Безупречно. В реальности так не бывает.

– Торн, если сейчас нас поведут к судье, быть может, мы с тобой видимся в последний раз, – твердо и решительно, явно взяв себя в руки, заговорил Каллум. – Вряд ли безвестного ирландца отправят туда же, куда и графа.

Гэвин выпрямился. На языке вертелись сотни извинений и сожалений – и все бесполезные.

– Прости, брат. Сделаю для тебя все, что смогу.

– Не надо, – ответил Каллум так тихо, что Гэвин едва его расслышал. – Это я должен просить прощения.

– Но ты ничего не сделал. Именно я спросил тебя о способах быстро заработать на черном рынке. Как странно… Грач никогда раньше не попадался, и вот…

– Я с самого начала знал, что Сэм – не Элисон Росс, – проговорил Каллум.

Молчание, воцарившееся в камере после этих слов, было подобно тишине между молнией и громом.

В следующее мгновение Гэвин вскочил и, сжав кулаки, рванулся к человеку, которого много десятилетий считал вернейшим своим другом.

Цепи, загромыхав, тащили его назад. Гэвин рвался из оков, ярость затопила его сердце библейским потопом.

– И ничего не сказал?! Почему же все это время ты молчал?! – Неужто на свете не осталось верности? Кому же теперь доверять? – Почему ты позволил мне жениться на ней? Почему позволил полю… – Нет, он не смог выговорить это слово. – Да-да, почему?!

– Потому что надеялся, что эта свадьба вернет сюда настоящую Элисон! – с горечью в голосе выкрикнул Каллум.

– Что?.. – Гэвин в изумлении уставился на приятеля.

– Ты помнишь, Элисон родилась незадолго до того, как мы с тобой поселились в Инверторне. Миссис Росс после родов так и не оправилась, и все свое детство Элисон бегала без присмотра по холмам и болотам. Чаще всего таскалась за мной, как щенок.

– Помню, – осторожно ответил Гэвин. – Ты говорил, что она тебе покоя не дает, и прятался от нее в Инверторне.

– Верно. Так и было.

– Но…

– Когда она уехала, ей было тринадцать. И в то время я прятался уже не только от нее, но еще – и от собственных нежных чувств… От чувств, которые не вправе испытывать взрослый мужчина к девочке на девять лет его моложе.

– О боже, Каллум!.. – воскликнул Гэвин, садясь на свое место. Многие сцены прошлого теперь представали перед ним в новом свете.

– И я отправился сколачивать состояние, – продолжал ирландец. – Много лет спустя, решив, что теперь имею право просить ее руки, отправился в Америку и начал ее разыскивать. – В голосе отшельника послышались мрачные нотки.

– И, видимо, нашел.

– Да, нашел.

– И что же?

– И с тех пор живу в пещере, – ответил Каллум. – Пытаюсь забыть…

– Забыть – что?

– Не важно.

Почему Каллум Монахан, знаменитый путешественник, человек, повидавший едва ли не весь мир, скрылся от всех в глуши, – это для Гэвина всегда оставалось загадкой. Несколько раз он задавал другу этот вопрос – и каждый раз получал один и тот же ответ: «Не важно».

Но Гэвину никогда бы не пришло в голову, что дело в женщине!

– Прости, что скрыл от тебя правду о Сэм, – повесив голову, продолжал Каллум. – Видишь ли… Когда я прочел письмо Элисон к ней, я…

Гэвин снова подался к другу.

– Письмо? Какое письмо?

– Ее почерк на конверте я узнал с первого взгляда. И не смог удержаться от искушения. Вскрыл конверт паром, а потом снова запечатал – просто хотел прочесть слова, написанные ее рукой.

За дверью камеры послышалось какое-то движение. Должно быть, шли за ними. Времени оставалось совсем немного.

– Каллум, что она писала?! – воскликнул Гэвин.

– Элисон прислала ей документы из Америки. И писала, что Сэм может оставаться в Эррадейле сколько пожелает и делать с поместьем все, что считает нужным. Благодарила за то, что Сэм спасла ей жизнь. Писала, что Эррадейл всегда останется ее убежищем, но на одном лишь условии: им не должны завладеть Маккензи.

Из груди Гэвина вырвался вздох, полный невыразимого сожаления.