– Нет-нет! Собираюсь разбить их вдребезги в его лагере. Уверяю тебя, это будет куда эффективнее всех пушек и карабинов Янеса.

Брамин покачал головой, пробормотав:

– Ох уж эти белые…

– Хочу дать тебе один совет.

– Какой, сахиб?

– Увидишь, что я разбил бутыли, – беги прочь.

– Там взрывчатка?

– Гораздо хуже. Однако это тайна, которую я не могу открыть, хотя и доверяю тебе.

– Я поклялся, что принадлежу махарадже душой и телом. Моя клятва распространяется и на тебя, сахиб.

– Да, я понимаю. – Голландец вновь сунул трубку в рот. – Ладно, посмотрим. В случае чего учти, моя месть будет безжалостна.

Они подошли к лагерю, раскинувшемуся около обширных рисовых полей. Те, для кого не нашлось палаток, соорудили шалаши из листьев зонтичных пальм и бананов. По лагерю сновали полуголые чумазые парии, тощие как спички факиры и какие-то самого разбойничьего вида типы, чьи кушаки были увешаны оружием. Раджпуты и корнаки присматривали за слонами, нагло похищенными у Янеса.

Над их жалкими обиталищами гордо возвышался красный шатер, на шпиле которого реяло знамя. На голубом полотнище был намалеван леопард, замерший перед прыжком: герб раджи Ассама.

Едва в лагере заприметили приближающийся отряд, как гонги пронзительно загремели, подавая сигнал тревоги. Все костры разом были потушены, и навстречу Килтару выступила сотня воинов. Брамин энергично замахал своим импровизированным флагом, крича во все горло:

– Дорогу! Дорогу! Идет белый сахиб!

Сбежавшиеся люди, узнав Килтара, поспешно расступились. Ван Хорн неторопливо вытряс трубку, протер очки в золотой оправе, к дужкам которых была прикреплена тоненькая цепочка из такого же металла, и встал рядом со жрецом, невозмутимо взирая на бандитов Синдхии.

Солнце уже взошло, и полог красного шатра был откинут. Четверо бородачей-раджпутов в гигантских тюрбанах охраняли вход, опираясь на карабины со взведенными курками. Брамин жестом велел голландцу подождать, а сам вошел в шатер. Часовые уважительно приветствовали его.

Ван Хорн, решив, что беседа с бывшим раджой может затянуться, присел на пень дерева, недавно срубленного для костра, набил трубку и со своей обычной флегматичностью пробормотал под нос:

– Придется подождать в приемной.

Собравшиеся вокруг люди больше походили на оборванцев, чем на солдат. Держались они на почтительном расстоянии. Как бы то ни было, оружие у этого странного воинства имелось: ружья, пистоли, сабли.

– Да уж, образцовая армия, – хмыкнул окутанный облаками ароматного дыма ван Хорн. – И где только бывший раджа их набрал? А ведь в палатках и шалашах, заполонивших окрестности города, они так и кишат… Что же, поглядим, придутся ли им по вкусу мои бациллы.

Голландец успел сделать дюжину затяжек, когда из шатра показался брамин, быстрым шагом подошел к нему и сказал:

– Сахиб, раджа ждет тебя.

– В каком он расположении духа?

– Он выпил невесть какую по счету бутылку желтого ликера. Синдхия – пьяница, под стать своему брату. Если и дальше так пойдет, скоро вернется в дом умалишенных.

– Ты сказал ему, что я голландец?

– Да. Он даже вспомнил, что в Европе есть такая страна и что она владеет богатыми колониями на Яве, Суматре и Борнео.

– Ну слава богу.

Профессор выбил трубку, поправил очки и вслед за брамином вошел в просторный, светлый шатер. Там на груде дорогих ковров и парчовых подушек возлежал бледный индиец. Его возраст сложно было определить. С одинаковым успехом ему могло быть и сорок, и шестьдесят: лицо изможденное, с глубокими морщинами на лбу, в черных глазах тлел огонек, какой можно заметить во взгляде сумасшедших. Был он безбород, безус и лыс, как колено.

Одет в изысканную длинную рубаху белого шелка, расшитую золотом и подпоясанную голубым бархатным кушаком с золотой бахромой. На ногах – красные кожаные бабуши, тоже позолоченные. Рука его покоилась на рукояти короткой сабли, инкрустированной драгоценными каменьями.

– Ваше величество, – с поклоном сказал брамин Синдхии, глядевшему на него несколько отупело, – вот он, парламентер.

– А-а, – протянул раджа.

Рядом с ним стоял мальчик с бутылкой и внушительным бокалом.

– Плесни-ка мне еще, – бросил мальчишке Синдхия. – Нужно разогнать туман в голове.

– Или нагнать, ваше величество? – спросил голландец. – Мне кажется, вы слишком много пьете.

Лицо Синдхии дико перекосилось, хищно загоревшиеся глаза уставились на ван Хорна.

– Повторите, что вы только что сказали, – наконец спросил он, знаком веля мальчику подать бокал.

– Что вы слишком много пьете.

– Откуда вам это известно?

– Это известно всем, хоть в Ассаме, хоть в Калькутте.

– Да ну? – усмехнулся раджа, схватил трясущимися руками бокал и осушил его одним глотком. – Верите или нет, но теперь моя память прояснилась, и я чувствую себя бодрее.

– Я – известный в голландских колониях доктор, – сообщил ван Хорн и, не дожидаясь позволения, уселся на подушку.

– Брамин, мой секретарь, рассказал мне об этом. Так вы приятель белого махараджи?

– Да, я его добрый друг.

– А кроме того, друг того дьявола, явившегося сюда с юга, которого мои раджпуты не сумели остановить? Он причинил много вреда моему войску.

– Да, я и его друг.

– Кто он?

– Принц с Борнео. Под его началом – громадная флотилия и тысячи солдат, недаром они зовутся Адской Лавиной.

– Вспомнил! – вскрикнул Синдхия и сжал кулаки. – Это он помог белому сахибу и Сураме свергнуть меня с трона. Не думал, что ему достанет смелости сюда вернуться.

– Этот человек, ваше величество, множество раз дрался с англичанами с Лабуана и побеждал их.

– Он одержал верх и над моим первым министром у какого-то там озера на Борнео. Да-а, это страшный человек. Как бы мне хотелось схватить его!

– Схватить – и что дальше? – В голосе голландца прозвучала ирония.

– Расстрелять вместе с белым махараджей! Что до маленькой рани, я придумаю, как избавиться от этой угрозы, будь на ее стороне хоть все горцы Садии.

– Вижу, вы настроены очень решительно.

– Я должен вернуть себе корону, сахиб.

– Однако, говорят, корона принадлежит скорее рани, чем вам.

– Кто такое болтает? – сдавленно прошипел раджа.

– Я неплохо знаю историю Ассама. Знаю, что вы застрелили из карабина собственного брата, вместо того чтобы выстрелить в рупию, подброшенную им на спор в воздух.

– Этот подлец, напившись вдрызг, перестрелял всех наших родичей, приглашенных на пир во дворец, и хотел убить меня самого. Я просто успел уложить его первым. Каждый имеет право защищать свою жизнь. Да, он обещал пощадить меня, если я сумею попасть из карабина в рупию. Однако наземь упала не монета, а мой брат, неосмотрительно вложивший оружие мне в руки. Ну, что вы теперь скажете о братоубийстве, сахиб?

– На вашем месте я бы тоже защищал свою жизнь, – примирительно произнес голландец.

Синдхия довольно крякнул:

– Вот! Первый белый, признавший