жилки. Верно, он мог с проворством, бесившим меня, сделать так, чтобы половина моих инструментов исчезла, а потом ткнуть пальцем в валявшуюся в дальнем углу мастерской шкуру буйвола, под ней я и находил пропажу. Но когда я попытался научить его искусству кройки и шитья, его пальцы оказались ни на что не годными. В конце концов я сдался, надеясь, что мой родной сын покажет нам однажды руки куда более сноровистые, чем у этого найденыша.

Тем не менее мы ладили друг с другом, и я радовался присутствию Диего в мастерской с утра до вечера, его непритязательной болтовне и байкам о том, как он жил среди яганов[116] на Южном конусе. А потом в один прекрасный день, увидев, как его тело меняется буквально на глазах, я сообразил, что пора ему пройти обряд посвящения в сообщество племени, и переговорил с Кви, старейшиной нашего племени. Кви согласился совершить этот обряд на земле селькнамов, несмотря на то что Диего родился в ином месте, – честь, которую редко оказывают пришлым. Но парень снискал наше расположение и доверие, и мы были только рады назвать его одним из нас.

Обряд посвящения, который мы называем «хайин», состоялся в самом большом доме на краю нашего поселка. Первыми туда явились дюжина мужчин в одеянии духов подземного мира и разбрелись по закоулкам сумрачной комнаты, а я в своей мастерской обрядил Диего в дубленую кожу животного и затем повел его к месту церемонии. Я догадывался, что он нервничает, не очень понимая смысл происходящего, но я внушил ему, сколь важно пройти через этот ритуал: если он станет настоящим членом нашего племени, со временем ему разрешат взять себе жену.

– И в каком возрасте берут жен? – спросил он, и я удивился: судя по его тону, он был не столько заинтересован, сколько встревожен. Обычно мальчики его возраста ждут с нетерпением, когда они смогут впервые возлечь с женщиной.

– Через год или два, – ответил я. – Сам я женился в первый раз, когда лет мне было немногим больше, чем тебе сейчас.

– Я должен жениться? – тихо спросил он, и голос его дрогнул.

– Конечно, – сказал я. – Это естественный порядок вещей.

– Но мог бы я жить один? Или с кем-нибудь из моих друзей?

Я повернулся к нему в недоумении. Ни один мужчина, вступив в пору зрелости, никогда не жил один либо в компании с другими мужчинами. Что за странные мысли возникают в голове этого паренька, подумал я и предпочел сделать вид, будто не расслышал вопрос, а его чудной характер списал на то, что он вырос среди яганов.

Мы дошли до нужного нам дома, и Диего замялся.

– Что там со мной случится? – спросил он жалобно.

– Мне нельзя об этом говорить. Тебе придется узнать все самому.

Он шагнул вперед, открыл дверь, глубоко вдохнул, набираясь отваги, и вошел внутрь.

Усевшись в сторонке, в тени старого-престарого дерева, я вспоминал мой собственный хайин, случившийся много лет назад. Первым делом мужчины, «духи подземного мира», вогнали меня в ужас своим рычанием, а потом, наклонившись, шептали проклятия мне на ухо. После чего они тыкали в меня толстыми ветками, а затем стегали по ногам сзади, и когда в расщелины между камнями проникал свет, я пугался жутких масок на их лицах. Вскоре, однако, я смекнул, что любой дух можно усмирить, если просто наброситься на него и сорвать маску. Они же не демоны, в конце концов, а всего лишь мужчины, и они попрячутся по углам, когда их истинную натуру распознают. Тем временем, сняв маски, они встали вокруг меня, возжигая пахучие палочки и рассказывая, как был создан этот мир и о маленькой роли, которую я сыграл в нынешнем воплощении нашего мира. А в заключение предводитель этих мужчин, Великий Старейшина нашего племени, встал позади меня и нашептал мне на ухо легенду о Сыче-Копьеметателе, которому веком ранее поклонялись люди майя и чье изображение-иероглиф они вырезали на камнях, и в этой части мира такие камни до сих пор можно найти. Сыч-Копьеметатель всегда среди нас, шептал старейшина, и у меня мурашки пробегали по коже. Он живет в наших душах, предопределяет наши судьбы, следит за каждым нашим движением. Он наш великий Господин, а также тот, кто в конечном счете решает, честно мы прожили наши жизни либо лживо.

Несколькими часами позднее Диего вышел из дома, где совершали обряд, и я увидел, как его изменило то, что он там пережил. Теперь у него была походка мужчины, не мальчика, а в глазах толика мудрости, которую каждый из нас, селькнамов, обретал столетие за столетием. Я ощутил прилив гордости – ведь это я привел его сюда.

Подойдя ко мне, он низко поклонился, и я положил ладони на его плечи, а из дома уже выходили мужчины из нашего поселка, готовясь обнять новоиспеченного соплеменника.

– Мы закончили? – спросил Диего спокойным тоном, и я покачал головой:

– Не совсем.

Ибо настал черед последней части хайина, той, что была сопряжена с краткой и неприятной вспышкой боли. Я не предупредил его об этом заранее, но был уверен, что, глядя на мужчин в нашем селении и сравнивая их тела со своим телом, он должен был понять, что ему предстоит еще один ритуал. Сдернув шкуру животного с его поясницы, я, наклонившись, взял в левую ладонь его мужскую плоть. Он вздрогнул, когда я вынул острый нож из-за пояса. Поскольку я заменил ему отца, совершать обрезание было моей обязанностью.

– Смотри в небо, – наставлял я его. – Мужчины будут тебя крепко держать. Дыши медленно и ровно. Все произойдет быстро, обещаю. А потом ты будешь полностью готов к женитьбе.

Я взял в ладонь его член и сделал надрез.

Страх был в его глазах, тот самый страх, что с незапамятных времен испытывал каждый мальчик, проходивший через этот обряд.

– Но я же говорил тебе, – воскликнул Диего, тряся головой, – я не хочу жениться.

Как бы я ни радовался приобщению Диего к племени селькнамов, меня по-прежнему беспокоили отношения между моей женой Софией и ее дочерью Бонитой. Девочка целиком и полностью ушла в себя, когда вновь стала жить вместе с матерью, и это ее душевное состояние я связывал с двумя тяжкими переживаниями: с тем, как по-скотски использовал Бониту ее отец, и с тем, что девочка была отчасти замешана в насильственной смерти отца и своей бабушки.

В нашем племени дочери всегда разговаривают со старшими уважительно, но Бонита была из тех редкостных созданий, которые позволяют себе говорить что хотят и когда хотят.