– Капитан, должно быть, пьяница либо француз, – постановил Рудигер, покачав головой. Судно тем временем подходило все ближе. – Либо то и другое разом.

В какой-то момент казалось, что корабль вот-вот разобьется о скалы на островах, что лежали к востоку от Бергена, но, похоже, команде все же удалось совладать с управлением. Мы кричали, пытаясь направить корабль по прямому курсу к берегу, а там уже прилив наверняка вынесет судно в бухту.

Однако, приближаясь, корабль ни скорость не снизил, ни якорь не бросил, и мы более не сомневались: судно сейчас уткнется носом в каменную стену, отделявшую море от суши. В страхе мы отбежали назад, и корабль врезался в стену под оглушительный треск разлетевшегося в щепки дерева и грохот покореженного железа. Когда судно наконец замерло, никто из нас не двинулся с места, мы просто пялились на разбитую посудину, ожидая появления команды, и стояли так долго, но ни один человек не вышел, чтобы поздороваться и представиться нам.

– Странные дела, – сказал Оддлейф, почесывая бороду, как все мы, выглядел он слегка озадаченным. – Надо ли нам подняться на борт, как думаешь?

Рудигер громко крикнул, обращаясь к команде корабля, в надежде, что кто-нибудь на палубе отзовется и расскажет, откуда они взялись, но никто не подал голоса, и тогда двое наших мужчин перекинули сходни на судно, шестеро из нас решились перебраться на корабль. На палубе, однако, было пусто, даже за штурвалом никто не стоял, и мы оглядывались в замешательстве.

– Корабль-призрак? – спросил Рудигер, дрожа от страха, ибо суеверий вроде этого всегда хватало, и наиболее суеверными среди мореплавателей были старые моряки. Они толковали о «Дарамане», что ночами напролет плавал вокруг северной оконечности Дании, и о «Лареми», выброшенном на берег Ирландии, причем ни снаружи ни внутри этих кораблей не было ни души, и моряки в портовых тавернах пели песни о духах, банши и призраках.

– Не бывает таких кораблей, – сказал я, – все это выдумки, а сочиняют их, чтобы попугать слабонервных и чересчур доверчивых.

– Где же тогда все люди? – спросил Рудигер. – Корабль сам не мог поднять паруса.

Хороший был вопрос, но один из тех, на которые я не знал ответа. Секундой позже раздался крик, кричал человек, спустившийся под палубу, и через секунду парень выскочил наверх и бросился бежать со всех ног, вопя: «Расходитесь! Расходитесь, если вам жизнь дорога!» Мы таращились на него, один или двое из нас последовали за ним с перепугу, но остальные с места не двинулись, очень уж хотелось посмотреть, что будет дальше. Вокруг все стихло, разве что в гавани собралась толпа, поскольку уже поползли слухи о корабле-призраке, пришвартовавшемся в Бергене.

Я стоял у трапа, что вел в непроглядную тьму, и прикидывал, что мне может угрожать. Снизу несло смрадным зловонием, но назовите мне корабль, где под палубой не воняло бы и не смердело, и я вам скажу: значит, это судно еще и дня не провело в море.

– Не надо! – Оддлейф попытался остановить меня, хватая за руку, но я шагнул вперед из глупого любопытства и начал спускаться по ступенькам, оглаживая стену ладонью в поисках свечей. Нащупав свечу, я полез в карман, чиркнул спичкой по деревянным перилам и зажег фитиль, держа свечку прямо перед собой.

То, что я увидел внизу, мне бы и в страшном сне не приснилось. Все гамаки были на месте, но в каждом лежал мертвый человек, руки и ноги свисали по бокам. Я произнес несколько слов, надеясь, что кто-нибудь очнется и ответит, но только тишина приветствовала меня. Осторожно пробираясь дальше, я поднял свечу повыше и глянул на одно из тел.

Жуткое зрелище. Лицо мужчины было изуродовано нарывами и волдырями, губы почернели, руки и пальцы оголены до мяса, словно кожу отморозило арктическим холодом. Я затаил дыхание, смекнув, на что я смотрю, поскольку был наслышан о чуме, распространявшейся по Европе, но не думал, что она проникнет так далеко на север.

Развернувшись на каблуках, я, как и тот человек до меня, рванул вверх по лестнице на палубу.

– Черная смерть! – проорал я. – Люди умирают от нее!

Грузчики в ужасе уставились на меня, а затем, сообразив, в какой они опасности, устремились по приставленным сходням на берег, где толпа уже бушевала, вопя: «Чума! Чума!» Я тоже бросился бежать во всю прыть, лишь бы только убраться с проклятого судна. Добежав до нашего постоялого двора, я бросился в ванну с обжигающей водой и отскреб себя дочиста. За окном слышался треск, то горели корабельные доски, и я понял, что горожане облили палубу китовым жиром и подожгли.

Моясь, я припоминал рассказы об этой страшной болезни. Нам говорили, что чуму в наши края занесли из азиатских стран вши, обитавшие в мехе заразившихся крыс. Тамошние грызуны были известны тем, что на азиатских кораблях, случалось, их плавало больше, чем людей, но купцы не желали мириться с тем, что их сундуки пустеют, пока суда стоят на приколе, где их очищают добела. Корабли стали идеальным транспортом для этой болезни, европейцы разнесли ее по миру, и мало кто из заболевших выживал, большинство, подцепив заразу, умирали, не протянув и недели.

Стоя голышом посредине комнаты, я обследовал свое тело с пальцев ног до головы, но не увидел ничего, что походило бы на необычные отметины, и я молча взмолился: пусть минует меня участь многих несчастных. В следующие несколько дней казалось, что так и будет. Лишь когда мы доехали до деревни Сигни, я почувствовал себя плохо, но к тому времени успел забыть о так называемых кораблях-призраках и решил, что просто съел что-то подпорченное.

Естественно, я ошибался. Чума проникла в мою кровь, и, открыв глаза, я увидел, что Сигни села подальше от меня, обмотав лицо шарфом, чтобы мое отравленное дыхание не проникло в ее ноздри. Я был уверен, что время мое наконец пришло и очень скоро я предстану перед лицом Господа и признаюсь, что последнее мое деяние на этой земле было соучастием в убийстве мужчины и его матери. Вот так еще две души пополнили список тех, чьи смерти отягощают мою совесть. Когда я протянул руку, ожидая, что Сигни в страхе отпрянет от меня, она взяла мою руку в свою, и я почувствовал такой прилив нежности, какой не испытывал с тех пор, как умерла моя жена.

Каким-то образом я выжил. А когда пришел в себя, Сигни была по-прежнему рядом.

– Долго я болел? – спросил я, и она улыбнулась, кладя холодную