Мы смотрели на него, улыбаясь его геркулесовым усилиям, и жена сказала, что уже продала семь горшков, – цифра, изумившая меня, ведь мы редко продавали за день больше четырех.

– Может, тебе стоит подумать о помощнике. – сказала жена, но эта идея восторга у меня не вызвала: ранее, бывало, я впускал новичков в свою жизнь – и всегда с неутешительными последствиями.

– Либо, – ухватился я за другую мысль, – я продолжу работать с той же скоростью, и если спрос не уменьшится, мы сможем продавать их дороже. И тогда мои поделки начнут ценить выше, стоит оказаться, что заполучить их нелегко.

Где-то по соседству раздался шум и гам, и мимо промчался паренек с охапкой украденных фруктов, валившихся у него из рук направо и налево, пока он спасался бегством от преследователей. Двое дюжих мужиков бежали за ним.

– Мы ничего не утратили таким же образом? – спросил я Шанти, и она покачала головой.

– Красть фрукты много проще, чем терракотовые горшки, – сказала она. – А также фрукты можно быстро съесть.

Я окинул взглядом рыночных торговцев, вернувшихся к своим делам после недолгой суматохи. И заметил, что на небольшом расстоянии от нас, ближе к мечети, собирается толпа. Другой мальчик, лет десяти-одиннадцати, сидел на земле рядом с мужчиной много старше, зазывавшим публику на необычайное, по его словам, представление. Между мужчиной и мальчиком стояла плетеная корзина, доверху наполненная веревками. Заинтересовавшись, я присоединился к зевакам и увидел, как мужчина поднял руки, усыпанные болячками и мозолями, призывая к тишине. Все замолчали, когда он потянулся к корзине и, закрыв глаза, одной рукой вытащил сизалевую веревку и принялся бормотать над ней заклинания. Закончив молиться, он подбросил веревку вверх, и, что никого не удивило, веревка упала к его ногам. Кто-то из зевак потешался над ним, но те, кто навидался уличных зрелищ, понимали, что эта «незадача» лишь пролог к основному действу. Мужчина опять попросил тишины, повторил прежнюю мантру, однако веревка снова упала, на этот раз прямиком ему на голову этаким венком из сизаля. В толпе засмеялись громче, и я подумал, а не трачу ли я время попусту на всякую ерунду, но все же решил дать этому человеку еще один шанс продемонстрировать свое искусство, и на этот раз, к моему изумлению, когда он бросил веревку вверх, она осталась висеть в воздухе, а конец ее был устремлен в небо.

Толпа ахнула и даже немного похлопала. Он вынул из корзины веревку подлиннее и, перебирая руками, подталкивал ее вверх до тех пор, пока уже нельзя было толком разобрать, где кончается веревка и начинается небо. Мужчина раскланялся, хлопнул в ладоши, а мальчик, что все это время сидел с закрытыми глазами в позе лотоса, читая молитвы себе под нос, встал и направился к веревке. Для своего возраста он был мал ростом, гладкокожий, с пронзительно голубыми глазами и в ярко-желтом дхоти с зеленым поясом, не позволявшим этой набедренной повязке упасть. На всех пальцах его рук сверкали кольца различных цветов, а каждый палец на ногах был обвязан яркой ленточкой. Подходя к веревке, он оглянулся на своего устада[112], и тогда мужчина опять громко и отрывисто захлопал в ладоши, давая понять, что представление начинается.

Ухватившись за конец веревки обеими руками, мальчик слегка дернул ее, но веревка будто накрепко застряла в небе. Тогда он подпрыгнул, ловко вцепился в веревку и, обвив ее ногами, поднялся на четыре-пять футов. Толпа кричала восторженно, и я вместе со всеми, потому что слыхать-то слыхал о подобных трюках, но никогда не видел их своими глазами. Устад тыкал пальцем в небеса, и мальчик, джамура[113], затряс головой испуганно, но страх был изображен столь неуклюже, что нельзя было не рассмеяться. Сунув руку в мешок, устад вынул внушительнный телвар[114], прекрасную рапиру с изумрудом в форме звезды на эфесе, и угрожающе помахал ею перед джамурой. Зрители развеселились еще больше, когда мальчик начал взбираться наверх по веревке со скоростью белки, убегающей от выследившего ее пса. Мы смотрели, как джамура взбирается все выше и выше, пока наконец он не забрался так высоко, что казалось, будто исчез в небесах.

Толпа разразилась аплодисментами, устад поклонился в благодарность за бурный отклик зрителей, а затем опять хлопнул в ладоши, и мы задрали головы, ожидая возвращения мальчика. Но никто не появился. И опять раздался хлопок устада, на этот раз он изображал озабоченность – почти столь же недостоверную, как и притворный испуг мальчика. Устад помотал головой, вложил рапиру в ножны и тоже начал взбираться по веревке. Вскоре в небе послышался разговор на повышенных тонах, а потом вдруг что-то упало сверху. Это была рука с кольцами на каждом пальце, затем другая рука, следом пара ног, туловище, голова. Все это падало стремительно и прямиком в корзину, и никто не осмелился приблизиться к корзине, пока устад спускался по веревке, что сама собой сворачивалась за его спиной, так что когда мужчина встал на твердую почву, веревка уже лежала на земле рядом с ним. Устад заглянул в корзину, отпрянул, изображая брезгливость, и, подобрав валявшуюся на земле крышку, накрыл ею корзину. Далее он проволок корзину по кругу, снял крышку, и оттуда выпрыгнул мальчик, живой и невредимый, с улыбкой от уха до уха. Толпа ликовала, а мальчик, взяв сковороду, обошел зрителей, собирая монеты – плату за развлечение. Когда он добрался до меня, я погладил его по голове и бросил свою лепту на горку монет.

– Как тебя зовут? – спросил я, и мальчик отвесил мне глубокий поклон.

– Дипак, – ответил он. – Поразительный, Необычайный, Головокружительный, Непревзойденный Дипак.

Я улыбнулся этим превосходным степеням, тем временем толпа начала редеть, и я зашагал прочь, довольный тем, что посмотрел хитроумное представление. Вернувшись к Шанти, я рассказал ей в подробностях о том, что увидел.

– Волшба? – спросила она, хмуря лоб, поскольку была склонна к суевериям и не одобряла выдумок, что, казалось, противоречили природе вещей. – Такого лучше избегать, супруг. Это все происки дьявола.

На следующее утро я, как обычно, пришел в мастерскую и с удивлением обнаружил, что дверь слегка приоткрыта. Случалось, я забывал запирать мастерскую на ночь, однако до сих пор никто не удосужился что-нибудь отсюда украсть. Стараясь не шуметь, я отворил дверь, заглянул внутрь, но было темно, и я зажег свечу. А затем, услыхав шорохи где-то в глубине помещения, выругался шепотом, решив, что крысы пробрались на мое рабочее место. Обутый в сандалии, я затопал ногами по полу, надеясь, что крысы испугаются и убегут, но ожидаемого