У эстонцев конгресс, прошедший 27–28 ноября в Дорпате, собрал более 800 делегатов от всех профессий. Тогда же от самой большой по численности Эстонской национальной прогрессивной партии[278] под руководством редактора Тыниссона, отвергавшей революцию и требовавшей далекоидущие реформы, среди которых было требование административного слияния заселенных эстонцами областей и введения в качестве официального эстонского языка, отделились социалисты-революционеры. Последние под предводительством адвоката и будущего премьер-министра Эстонии Яана Теэманта (1872–1941) собрались в актовом зале Дорпатского университета, на котором приняли так называемый Аулаский манифест[279], призвавший к открытой борьбе.

Русское правительство было удивлено восстанием не меньше, чем прибалтийские немцы, и длительное время недооценивало размах революционного движения. Причем распространение массовых беспорядков и практическое отсутствие противодействия революционным выступлениям можно объяснить колебаниями в правительственных рядах из-за политических размышлений.

В такой ситуации, когда государственная защита со стороны России дала сбой, городские и сельские немцы сплотились для вооруженной самозащиты. В результате то тут, то там возникали настоящие бои с повстанцами. Под защиту были взяты церкви, жилые дома и транспортные перевозки, однако походивших на штормовой прилив опустошений, грабежей, смертей и пожаров существенно предотвратить не удалось. Лишь только тогда, когда кровопролитные столкновения стали шириться, а в курляндской области возле Тукума при обстоятельствах, наделавших много шума, был уничтожен отряд драгун, правительство решилось вмешаться.

После объявления военного положения в декабре 1905 года гвардейские части стремительно вошли в Прибалтику и быстро подавили революцию. Однако из-за неуверенности и рассеянности правительственных инстанций наведение порядка в разворошенном восстанием крае проходило неодновременно и зачастую носило элементы произвола, так как военные действовали в высшей степени грубо. Причем наиболее тяжелые воспоминания оставили проводимые ими телесные наказания и истязания, а также поджоги крестьянских подворий. При этом немцы, которые как люди, знающие местность и ее особенности, вынуждены были принимать участие в карательных экспедициях или участвовали в них самостоятельно, пытались воспрепятствовать актам жестокости и в отдельных случаях добиться справедливости. Правда, такое получалось далеко не всегда. А вот сам факт их участия в карательных мероприятиях привел к появлению ложного представления о том, что они сами подстрекали русских к жестокости, что надолго отравило отношения латышей и эстонцев с представителями немецкой правящей прослойки.

Страшные 1905 и 1906 годы, явившиеся прелюдией к грядущим событиям, заметно повлияли на судьбу Прибалтики и оставили в памяти ее жителей глубокие следы, ведь в Лифляндии, Эстляндии и Курляндии полностью или частично были сожжены 184 господские усадьбы, а число поврежденных зданий оказалось значительно больше. Только в латышской части Лифляндии в промежуток между 1 июня 1905 года и 31 августа 1906 года произошло 604 поджога, 736 вооруженных нападений и 125 убийств, жертвами которых стали не только немецкие помещики и пасторы, но и полицейские, военные, а также множество латышских крестьян.

Наибольшие потери в Лифляндии и Курляндии понесли крестьяне, на которых пришлось 46 % всех убийств и 45 % покушений на убийство с сильно выраженной тенденцией их роста в 1906 году по сравнению с 1905 годом. Общее же число убитых в 1905–1907 годах немцев составило 82 человека. В качестве ответных действий органов власти с 1 декабря 1905 года по 1 мая 1908 года военные трибуналы в Курляндии вынесли 112, в Лифляндии – 315, в Эстляндии – 481 приговоров, по которым было казнено в общей сложности 908 человек. Кроме того, сотни оказались приговоренными к различным срокам тюремного заключения, 2652 человека – к ссылке в Сибирь и еще 1871 – к лишению гражданства. Во время же карательных экспедиций количество сожженных крестьянских домов намного превысило число разрушенных до этого помещичьих усадеб.

Конечно, немцы, эстонцы и латыши пережили революцию по-разному. Однако общим для всех них явилось то, что после нее для них наступили новые времена.

Воздействие революции на прибалтийских немцев было двояким. Государство, разочаровавшее и ожесточившее их своим запоздалым и нерешительным вмешательством, изменив направленность школьной политики, все же ослабило напряженность в этом вопросе. Решения Комитета министров[280] от 10 мая, утвержденные императором 18 июня 1905 года, недвусмысленно признали право на проведение занятий на родном для обучающихся языке и подчеркнули, что школы ни при каких обстоятельствах не должны превращаться в инструмент искусственной русификации. При этом Комитет министров сослался на данные лифляндского и эстляндского дворянства и путем уничтожающей критики русификации школ полностью оправдал позицию прибалтийских представителей.

С другой стороны, революция показала прибалтийским немцам перспективы национальной самозащиты. За недели и месяцы вооруженной самообороны ее необходимость дошла до сознания каждого. В результате независимо друг от друга отдельные люди или небольшие группы лиц во всех трех провинциях пришли к выводу о необходимости общего национального объединения на длительный срок. Поэтому когда Октябрьский манифест 1905 года даровал гражданские свободы, то одно за другим быстро возникли Объединение немцев в Эстляндии (подготовительное собрание прошло 30 сентября 1905 года в Ревале), Объединение немцев в Лифляндии (основано 10 мая 1906 года, преемник рижского старинного общества «Благозвучие», которое еще в 1903 году было преобразовано в немецкий союз) и Объединение немцев в Курляндии (основано 11 июня 1906 года).

Тем самым в жизни прибалтийских немцев появилась новая основополагающая установка. Ведь до того времени почти все благотворительные немецкие объединения остзейских провинций, исходя из позиции краевого руководства, были ориентированы в основном на все население, и их деятельность направлялась обычно на благо людей не немецкой национальности. Исключение в определенной степени составляли лишь появившиеся в 1860-х годах во многих прибалтийских городах так называемые союзы ремесленников, преследовавшие прежде всего образовательные цели как ответ на возникшие потребности уравновешивания сословий в период реформ. Однако у них, порой насчитывавших большое количество членов, тоже отсутствовала осознанная национальная целевая установка.