Искусство вправления костей — не новость. Рози это знала. Она знала, что когда-то давным-давно сломанные кости вправляли цирюльники и кузнецы, что врачи считали это занятие ниже своего достоинства. Но понимала, почему это было так. К кузнецу обращались, потому что нужен был сильный человек, чтобы вправить кость, одолев совершеннейшую панику окружающих эту кость мышц, в которую они впадали, когда их начинали растягивать. К цирюльнику обращались, потому что жили в Средневековье и другого выхода не было.

Кей обихаживала другую пациентку, которую принесли в клинику на стремянке, так что Рози была предоставлена самой себе. Муж пациентки не говорил по-английски от слова совсем. Рози молча развернула его за плечи и поставила за головой жены, так что он руками оплел ее плечи, прижимая к собственным. Рози вернулась к другому концу деревянной паллеты, заменявшей кровать, и мягко взяла щиколотку женщины в обе руки. Пациентка ахнула. Ничего хорошего это не предвещало. Рози заставила ее сделать пять глубоких, медленных вдохов. Сама сделала пять глубоких, медленных вдохов. А потом дернула изо всех сил. Женщина заорала. Муж заорал. Но кость вправилась. И малыш остался на месте. В отсутствие гвоздя для остеосинтеза — ей хватило ума не спрашивать о нем, да и в любом случае она не смогла бы вставить его без рентгена, — Рози стабилизировала ногу тканевой повязкой, куском ветки и пластинами, сделанными из кокосовой скорлупы. При условии, что для лечения требовалось что-то растущее на пальме, у нее все было в полном ажуре.

Пациенты в Таиланде умели обходиться без того, о чем и не знали. В отсутствие мазей с антибиотиком инфицирование ожога предотвращалось медом. Сушеные семена папайи, растертые в муку, избавляли от кишечных паразитов. Чай из кукурузных рылец уменьшал отеки. Вот так здесь было заведено. И это единственный путь. Так что именно данный навык Рози начала применять через пару недель после прибытия в Таиланд, через пару недель после появления Клода, версии 2.0, ища средства лечения не столько на пальмах, сколько там, куда она никогда не смотрела прежде.

Рози была не настолько наивна, чтобы воображать, будто есть на свете нечто такое, что она могла бы стереть в порошок, намешать или извлечь из какого-нибудь растения, и это помогло бы ее ребенку жить в мире. Но если уж она смогла врачевать без лекарств, медицинского оборудования или стерилизованного постельного белья, то наверняка существуют какие-то варианты помимо тех, которые они с Пенном до сих пор рассматривали. Выбирать между операциями, побочными эффектами, чужими решениями и нарушенной жизнью, с одной стороны, и несчастьями, неспособностью вписаться в общество и недозволенной жизнью, с другой, — это было ничуть не лучше выбора между смертью от обезвоживания или смертью от клизмы, которой когда-то лечили обезвоживание. Хитрость была не в том, чтобы смириться с медицинским вмешательством, и не в том, чтобы полностью его отринуть. Хитрость в том, чтобы врачевать пальмовой ветвью и помочь Поппи и Клоду найти свой путь в этом мире. Рози пока не знала этой хитрости, но спешно училась ее искать.

Через три недели работы в школе на голове Клода отросли два с половиной сантиметра жалкого каштанового пушка, а его класс разросся с трех до семи, потом до десяти, а потом до двадцати пяти детей. Та ответственная женщина с разрисованными щеками (директор? учительница? секретарь? мэр?), которая в первый день заверила его, «ты хорошо», очевидно, сама в это не очень-то верила. Постепенно Клоду стало ясно, что Мия, Дао и Зея были засланы первыми, потому что с ними было легче всего. Они были благовоспитанны, с приличным английским, и на самом деле им не очень нужны были сомнительные умения десятилетнего американского репетитора. Поэтому именно они были теми, кого Клоду больше всего хотелось учить. Это также означало, как объяснила Но Га, та самая директор/учительница/секретарь/мэр, что именно они были теми, кому его уроки были нужны меньше всех. Она прислала их первыми, чтобы не слишком травмировать нового учителя — который, помимо того что не был даже подростком, не получил никакой педагогической подготовки, — но свое мнение она изменила быстро.

— Я не знаю, как учить английскому. — Клод слегка запаниковал, когда его класс сперва удвоился в размерах, потом удвоился снова и еще раз.

— Ты говорить. — Но Га одарила его интернациональным взглядом типа «так в чем проблема?».

— Я говорю на нем, да, но я не знаю, как преподавать его кому-то другому.

— Никто не знать, — отмахнулась Но Га, поворачиваясь к другим ученикам, другим урокам. — Как ты учить?

— Преподавать?

— Учить говорить.

— Ой! Я не помню. Я был совсем маленьким.

— Так будь их мамой, — посоветовала Но Га. — Ты учиться, когда слушать, говорить, читать. Они так же.

В то время как первые трое сидели тихо, относились к нему уважительно и внимательно слушали, остальные двадцать с небольшим ерзали, хихикали и переговаривались на языке, которого Клод не знал, в то время как он пытался серьезно разговаривать с ними на языке, который им полагалось учить. Но они не учили. В то время как первые трое радовались, когда им читали старые книжки, новые двадцать с небольшим жаловались (по крайней мере, ему так казалось), что уже много раз их перечитывали. Касательно собственно изучения английского, Клод подозревал, что эти дети уже расширили свой словарь настолько, насколько можно было по рассыпавшемуся, как пересохшие листья, экземпляру «Матушки Гусыни». Да и вообще ему казалось, такие слова, как «курган», «сырки», «утлые лодчонки» и «гороховая похлебка», нечасто всплывают в разговоре на современном английском. По крайней мере, в его разговорах не встречались. И в то время как первые трое были маленькими девочками, какой был он сам (по крайней мере, раньше), как минимум половина новых детей были мальчиками. И хотя когда-то Клод был и мальчиком тоже, все равно происходящее напоминало выдумки его отца: словно это было давным-давно, в одном далеком королевстве, понарошку. Маленькие мальчики его пугали, потому что он не знал, как с ними разговаривать. И потому что… а вдруг они присмотрятся к нему и поймут, что он тоже мальчик?

— Ты рассказать нам новую историю, — потребовал один из этих страшных маленьких мальчиков.

— Историю о чем?

— О новом.

— Я не знаю никаких историй о новом, — ответил Клод.

— Расскажи историю о старом, — предложила Зея, которая на тот момент казалась Клоду давней подругой. — Новую историю о старом.

— Я не знаю новых историй о старом.

И вообще, разве рассказывать истории, вместо того чтобы читать их, будет считаться за урок? Разве так изучают английский?

— Расскажи любимую историю, — сказал кто-то, и как раз когда Клод собирался сказать, что не знает никаких историй, до него дошло, что это, конечно же, не так.

— Ну, одну я действительно знаю. Одну длинную, большую, долгую историю о принце по имени Грюмвальд и ночной фее по имени принцесса Стефани.

— О-о-о! — хором протянули дети: по-видимому, этот универсальный звук означал «давай, пожалуйста, продолжай!».