— У каждый человек есть внутри другой человек, — не согласилась Мия. — То есть соседствующей принцессе-сопернице не обязан рассказывать. То есть это не считаться, потому что секрет Стефани есть на самом деле человеческий ситуация.

— Принцесса Стефани не смогла убедить ее не злиться, — продолжал Клод. — Она пыталась объяснить, извиниться, но соседка-принцесса не поддавалась. Поэтому Стефани пришлось использовать против нее волшебство.

— Превратить ее в лягушка? — предположил один из мальчиков.

— Превратить ее в большой громадный противный чудовищ, который вонять? — подсказал другой.

— Превратить в ночную фею? — предложила Зея.

— Нет-нет-нет! — хотя Клоду подумалось, что эти идеи не так уж плохи. — Стефани взмахнула волшебной палочкой и превратила разгневанную принцессу-соседку в понимающую принцессу-соседку, в такую, которая не была против, не злилась, по-прежнему любила Стефани и будет любить всегда.

Клод глубоко вздохнул. Этот момент показался удачным, чтобы остановиться, и он остановился. Но учеников такой поворот событий явно не убедил.

— Не волшебство, — пожаловалась Зея. То есть заклинания предназначены для колдовского преображения, а не для изменения чьего-то хода мыслей.

— Недостаточно, — пожаловалась Дао. То есть сволочная принцесса-соседка заслуживает другого, настоящего наказания.

— Нет возможно, — пожаловался мальчик, который предлагал превратить ее в лягушку. То есть пусть превращение человека в амфибию и ненастоящее, но все равно более правдоподобное, чем Агги, переставшая злиться на секрет Поппи.

А Клод приободрился. Он осознал, что все эти годы отец стремился не развлекать детей, а совершенствовать их мир. Если создаешь собственных персонажей, они не разочаровывают тебя так, как настоящие люди. Если рассказываешь собственную историю, сам выбираешь концовку. Просто быть собой — это у него никогда не получалось; но если ты себя придумываешь, то получаешь возможность быть именно тем, кем себя знаешь.

В конце долгих рабочих дней Рози и Кей шли в столовую, в тихий уголок, где стоял пластиковый стол и такие же стулья — садовая мебель, закупленная студентами колледжей в каком-то магазине в другом мире, — ели и разговаривали. Рози снедало желание поймать сотовый сигнал или сесть за компьютер и попробовать связаться с Пенном. Ее всегда снедало желание вернуться к ребенку, которого она притащила с собой в джунгли, к ребенку, который, судя по всему, творил чудеса в школе — чудеса, подробностей которых она жаждала так же, как дождевые капли жаждут добраться до моря. У Кей были дочери, и сыновья, и муж, которые ждали ее дома, не говоря о том, что домашняя еда была наверняка лучше, чем в столовой клиники, которой приходилось каждый день кормить по пять сотен пациентов вместе с их семьями. Но Рози и Кей все равно тихонько сидели вместе каждый вечер, иногда разговаривая, иногда сдувая пряный парок с горячего чая и вообще ничего не говоря.

Рози рассказывала Кей о Сиэтле и своем «горном племени», о частной клинике семейной медицины, потом о Висконсине и неотложке в университетской больнице, о фермерском доме, двигаясь в обратную сторону через все, что было важно. Кей тоже рассказывала Рози свою историю задом наперед. Медик в пограничной клинике, чудесная работа в тяжелых условиях с ненормированным днем; дома два сына и две дочери, слишком маленькие, чтобы уезжать от них так надолго; бирманец-муж, солдат, который потерял на войне слишком многое, чтобы исцелиться; трехнедельный переход через джунгли в клинику, о которой шептались, что там, возможно, сумеют помочь, и которая в итоге действительно помогла — не исцелить мужа, но дать работу и самостоятельность жене, и это было кое-что; и дальше, дальше назад — через месяцы войны в Бирме, которые предшествовали его ранениям и их бегству; еще дальше назад — к ее детству в Северном Таиланде, до того, как она по неясным причинам перешла границу вместе с дядей, к детству, по описанию показавшемуся Рози бедным и обделенным; но Кей описывала его полным красок, и обещаний, и возможностей.

Поначалу, пока они узнавали друг друга, это были сплошь поверхностные детали — грубые наброски, а не точные портреты, автобиографии вместо мемуаров. Они еще не провели вместе столько времени, чтобы стать близкими подругами (хотя потом, после отъезда Рози из Таиланда, поддерживали контакт до конца жизни), но обе были матерями, поэтому между ними мгновенно возникла связь, знакомая Рози по многим годам собственного материнства. Можно было сесть рядышком с другой мамой — пусть даже на другом конце света, — чья жизнь разительно отличалась от ее собственной, и легко завязать разговор. Найти общий дух, человека, который понимал, зачем ей понадобилось тащить десятилетнего ребенка в малярийные джунгли, вместо того чтобы оставить его дома; человека, который понимал, какие невыразимые невзгоды иногда выпадают на долю детей и на какие меры может пойти мать, чтобы отразить их; человека, который видел ужасы, угрозы, разделение, резню. А еще на собственном опыте знал, как трудно выстроить расписание, и как детям наплевать на твою работу, и как сильно они хотят просто прикасаться к тебе, и как выглядят по утрам спросонья, и как учились говорить, и ходить, и читать, и как быстро вырастали из своих одежек; и каково это, жить в мире каждое мгновение каждого дня — даже тогда, когда из чьего-то чужого ребенка в ведро вываливаются тысячи крохотных личинок; даже тогда, когда чей-то чужой ребенок трясется от лихорадки, причину которой ты не можешь определить; даже тогда, когда у чьей-то чужой дочери собственный ребенок уперся в тазовую кость, истощая силы матери в попытках родиться.

Так что вопрос Рози, хотя казался и бестактным, и внезапным, не был из ряда вон выходящим и даже не уводил разговор в сторону.

— Могу я спросить о твоих детях? — Она втянула в рот непритязательную лапшу из простого бульона, который из-за бог знает какого короткого замыкания в мозгах напомнил вкусом суп с клецками из мацы, который варила мать.

Усталое лицо Кей посветлело.

— Как? — спросила Рози.

— Как? — ухмыльнулась Кей. — Ты иметь в виду, как я их получить?

Рози вспыхнула и кивнула, сосредоточив взгляд на лапше, заново переосмысливая те осадочные слои, которые она обнаружила в Кей много дней назад.

— Потому что ты заметить… я как Клод.

Очки Рози затуманились от пара, поднимавшегося над супом, поэтому, резко вскинув голову она не смогла сразу четко увидеть лицо Кей.

— Нет… В смысле — да. В смысле я заметила, что ты… как Клод. Но я не заметила, что ты заметила, что Клод… как Клод. Как ты поняла?!

— Не знать, как я поняла, — хитро улыбнулась Кей. — Кажется, он не комфортно в свое тело. Он кажется больше, чем кажется.

— Так и есть, — кивнула Рози. — Так и есть.

— Как звать дома?

— Поппи.

— Поппи, — повторила Кей. — Красивый имя.

— А твои? — напомнила Рози.