— О… — Клод внезапно снова скуксился. — Как я.

— Именно! — Пенн заволновался за драгоценное пламя. — Именно как ты! И это замечательно! Почему перемены тебя печалят?

— Потому что они не означают «стать другим», — сказал Клод. — Они означают «стать разрушенным». Почему что-то не может просто оставаться прежним?

— Некоторые вещи действительно остаются прежними. Например, то, что мы любим тебя, что бы ни случилось.

Пенн подумал: насколько легче иногда говорить такие вещи с другой стороны земного шара! И не потому, что тогда ты говоришь через компьютер, а не в глаза. А потому что далекая любовь причиняет боль, но дарует ясность. Стоило отправить ребенка в джунгли за тысячи километров: это странным образом многое разъяснило.

— И некоторые вещи меняются потому, что это хорошо и естественно. Потому что пришла пора. И тебе не захотелось бы их останавливать, — закончил он.

— Захотелось бы! — Клод заплакал было, а потом ему стало стыдно, потому что, раз уж теперь он мальчик, больше не может плакать.

— А некоторые вещи меняются именно потому, что мы пытаемся помешать им это сделать. — Пенн сказал это тише, а потом опустил глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— О, малыш, я думаю, что в случившемся, возможно, была моя вина. — Пенн думал об этом с момента их отъезда. Перебирал эти мысли снова и снова. Возможно, приятнее было бы сделать Марни Элисон козлом отпущения, и, возможно, она больше этого заслуживала, но Пенн понимал, насколько высоки ставки. — Я думаю, может, мы слишком долго дожидались подходящего момента, чтобы рассказать всем, какая ты особенная. Мы пытались держать тебя в секрете, но зачем было держать в секрете нечто столь замечательное и удивительное, как ты?

— Чтобы все в школе не думали о том, что у меня в трусах.

Пенну пришлось признать, что это веская причина. Ему вспомнилось, как он сам однажды сел на невысохшую краску, когда учился в пятом классе, и до конца дня был уверен, что умрет со стыда. А ведь тогда школьники думали лишь о том, что было у него на штанах. И, очень может быть, даже и об этом-то не думали. Но Пенн осознал кое-что новое. Кое-что новое о кое-чем старом. Кое-что важное.

— Какое интересное совпадение, что ты и твои ученики рассказываете сказки! Я последнее время тоже подумываю об этом. Знаешь, что мне нравится в сказках?

— Все?

— Нет. Ну, то есть да! Но одна вещь, которая мне нравятся больше всего, — то, что волшебство делается настолько просто. Оно безболезненно. Оно не делает больно Золушке, когда она превращается в принцессу. Это легко. Это быстро. Взмах палочки, горстка фейской пыльцы, и вот — идеальная принцесса. Трансформация мгновенная и полная, никто не оглядывается назад. Волшебство стирает всю боль прошлого и гарантирует, что отныне и впредь она будет жить долго и счастливо.

— Звучит здорово. — Клод вытер глаза.

— Так и есть. — Пенн старался не дать голосу дрогнуть, когда его собственные глаза налились слезами, потому что это было важно. — Из этого получаются прекрасные сказки. Но это не по-настоящему. Это невозможно. Думаю даже, нежелательно.

— Я этого желаю.

— А я нет. — Пенн покачал головой. — Я не хочу стирать твое прошлое. Ты был идеальным малышом. Ты был самым умным трехлетним мальчиком, какого я когда-либо знал. Я не хочу стирать и твою трансформацию. Ты такая особенная и такая храбрая! Ты смело объявляешь, кто ты есть, а умение быть тем, кем ты хочешь быть, в мире, где это так трудно, вызывает благоговение. Я так горжусь тобой, Поппи! Я не хочу делать вид, что ты обычная. Я хочу подняться в твою башенку и прокричать о том, какая ты необыкновенная, всему городу!

Клод представил, как отец карабкается, подобно Годзилле, на крышу башенки, ревом сообщая небесам о медленной, но вдохновляющей трансформации Поппи. И порадовался, что находится в Таиланде.

На следующий день в школе Клод вернулся к сказке. Но не к той, что была сочинена отцом. Познакомив слушателей с другими персонажами, ему жаль было не использовать их.

— У принцессы Стефани было полным-полно подруг. Они все знали, что она принцесса, но никто не знал, что она была и ночной феей, а Стефани не хотела, чтобы они узнали.

— Почему? — Ученики не могли представить, чтобы такое крутое существо, как ночная фея, не желало, чтобы о нем кто-то знал.

— Ей было стыдно, — объяснил Клод.

— Почему?

— Потому что никто из подруг не был ночной феей. Она была единственной.

— И почему это не заставлять ее чувствовать себя особенной?

— Потому что это было странно, — сказал Клод. — И отвратительно. Подругам стало бы противно, если бы они узнали, что Стефани на самом деле ночная фея, поэтому она скрывала это. Но однажды девочки разговаривали после уроков, и вдруг, ни с того ни с сего, у нее выскочили крылья, прямо у всех на глазах. Принцесса была так расстроена, что с плачем убежала прочь. Однако подруги бросились за ней. Они все поняли.

«Подумаешь, большое дело, Стеф, — утешала Золушка. — Со мной постоянно такое случается. Если я опаздываю, мои туфельки, одежда, машина — ПУФФ! — внезапно становятся словно чужие. Я сама себя не узнаю».

«И я, — говорила Ариэль. — Клянусь, да я вообще была рыбой!»

«Правда?» — Стефани была так благодарна подругам, что снова заплакала.

«Ну, наполовину».

«Ох, это вы меня не видели до того, как меня съел волк, — вздохнула маленькая Красная Шапочка. — Вы бы меня возненавидели. Я была такой слабачкой, что вляпалась в неприятности, просто собирая цветы. Размазня!»

«А что с тобой случилось?» — хлюпнула носом Стефани.

«Да съели меня, вот что случилось! Но я выросла. И поняла, что мне нужно быть умной и сильной, и взяла в свои руки контроль».

«Как?»

«Тренировалась. — Красная Шапочка улыбнулась и поиграла бицепсами — Клод продемонстрировал, как именно. Ученики захихикали. — У меня был персональный тренер. Я дам тебе телефон».

Ученики Клода кивали: пока им все нравилось.

— Так что все подруги принцессы Стефани наконец узнали, кто она на самом деле, и все равно продолжали любить ее — все, кроме одной. Ее соседствующая принцесса-соперница была в гневе.

— Но Стефани не виновата! — хором запротестовали ученики.

— Она была не виновата в том, что превращалась в ночную фею, — признал Клод, — но была виновата в том, что лгала.

— Она должна быть хранить секрет! — не сдавались ученики.

Клод покачал головой:

— Принцесса-соперница рассказывала Стефани обо всем, так что не думала, что между ними есть какие-то секреты.

— У каждой принцессы и у каждого человека быть секрет, — возразила Дао.

— Верно. — Клод порылся в памяти, пытаясь понять, видел ли он когда-нибудь учителя, который плакал перед всем классом. — Но одни секреты — это просто секреты, а другие секреты — это ложь.