Пятнадцать с лишним лет он об этом мечтал, пока ему не удалось наконец этого добиться.

В 1890 году Эрлих вернулся из Египта и снова стал работать в берлинском институте Роберта Коха. Эрлих внес с собой жизнь в это мрачное учреждение. Роберт Кох заходил иной раз в живописную и беспорядочную лабораторию своего ученика, сверкавшую длинными рядами бутылок с яркими красками.

– Ну-с, милый мой Эрлих, о чем нам сегодня расскажут ваши эксперименты? Эта фраза моментально вызывала целый поток страстных объяснений, доказательств, рисунков и опытов, обрушивавшихся бурной лавиной на Коха. – Одну минутку, дорогой Эрлих… Я не успеваю за вами следить, объясните, пожалуйста, яснее.

– С удовольствием, герр доктор! Сию минуту! – восклицал Эрлих и, не переставая тараторить, схватывал кусок мела, становился на колени и начинал чертить чудовищные диаграммы на полу лаборатории. – Ну вот! Теперь вы понимаете? Ясно? Да?

В Пауле Эрлихе не было абсолютно никакой солидности. Когда что-то приходило ему в голову, он, как избалованный мальчишка, пачкал своими рисунками все, что попадалось под руку; он рисовал на своих манжетах, на подошвах сапог, на груди своей сорочки (приводя этим в отчаяние жену!) и на манишках своих коллег, если тем не удавалось вовремя увернуться. При этом невозможно было точно понять, над чем сейчас Пауль Эрлих думает, потому что в любое время суток он мог размышлять над самыми разными удивительными вещами, такими как почему у нас есть иммунитет, или как этот иммунитет измерить, или как краску можно превратить в магическую пулю. И он повсюду оставлял за собой след фантастических изображений этих мыслей!

В то же время он был самым дотошным человеком в проведении опытов. Он громче всех возмущался сложившейся у охотников за микробами практикой установления истины при небольшом количестве тестовых экспериментов, и в той лаборатории Роберта Коха он убил пятьдесят белых мышей исключительно ради того, чтобы получить численную оценку установленной закономерности, поскольку полагал, что она поможет в решении загадок действия иммунитета, загадок жизни и смерти. Такой подход помог ему в конце концов найти магическую пулю.

3

Благодаря своей веселости и скромности, готовности пошутить над собственной нелепостью Эрлих легко приобретал друзей, но, будучи вместе с тем и человеком практичным, он старался, чтобы среди этих друзей оказывались иногда и высокопоставленные особы. В 1896 году он оказывается вдруг директором своей собственной лаборатории, носившей громкое название: «Прусский королевский институт тестирования сыворотки». Этот институт находился в Штеглице, близ Берлина, и состоял всего из двух комнат – в одной из них раньше помещалась пекарня, а в другой, поменьше, была конюшня.

«Причина всех наших неудач заключается в недостаточной точности работы, – говорил Эрлих, вспоминая, как один за другим лопались мыльные пузыри пастеровских вакцин и сывороток Беринга. – Непременно должны существовать какие-то математические законы, регулирующие действие ядов, вакцин и сывороток».

И этот пылкий фантазер с неизменной сигарой во рту метался взад и вперед в двух темных комнатках лаборатории, объясняя, рассуждая, доказывая и с неподражаемой точностью отмеряя в градуированных пробирках капельки содержащего заразу бульона и соответствующее количество спасительной сыворотки.

По мере работы и по мере того, как целые полки морских свинок прямым маршем отправлялись на тот свет, он находил в своих теориях гораздо больше исключений, чем правил. Но это его ничуть не смущало – силой своего необыкновенного воображения он придумывал для этих исключений новые маленькие добавочные законы, комбинировал все более и более странные формулы, пока наконец его знаменитая теория «боковых цепей» в иммунитете не превратилась в неразрешимую головоломку, которая ничего не объясняла и ничего не предсказывала. До конца жизни Пауль Эрлих не переставал верить в свою сумасбродную теорию «боковых цепей» в иммунитете; критики всего мира вдребезги разбивали эту теорию, но он не сдавался.

В 1899 году, нажав кое-какие пружины и умаслив своих влиятельных друзей, Эрлих вдруг свертывает штеглицкую лабораторию и вместе со своим главным поваром и мойщиком посуды, почтенным Кадерейтом, переезжает во Франкфурт-на-Майне, сказав «прости» Берлину с его большими медицинскими школами и научной шумихой. Но зачем? А дело, видите ли, в том, что близ Франкфурта расположены фабрики, на которых химические мастера вырабатывают дивные букеты очаровательных красок, – а что еще нужно было Эрлиху? Кроме того, во Франкфурте жили богатые евреи, которые славились своим общественным духом, а для того, чтобы найти магическую пулю, нужны были, по мнению Эрлиха, четыре больших «G»: Geld – деньги, Geduld – терпение, Geschick – ловкость и Glück – удача. Итак, Эрлих приехал во Франкфурт-на-Майне, или, вернее, «мы прибыли во Франкфурт-на-Майне», как выразился неоценимый Кадерейт, на долю которого выпал поистине дьявольский труд уложить и перевезти всю эту колоссальнейшую батарею красок и горы истрепанных и исписанных карандашом химических журналов.

Читая эту книгу, можно было бы подумать, что существует только одна разновидность хорошего охотника за микробами: это тип исследователя, который всецело занят самим собою, мало уделяет внимания другим охотникам за микробами и охотнее предпочитает иметь дело с природой, нежели с книгами. Пауль Эрлих относился к другой породе людей. Он мало увлекался природой, и все его наблюдения за ней ограничивались маленькой жабой в его саду, которая предсказывала погоду, причем одной из главных обязанностей Кадерейта было обеспечивать этой жабе нужное количество мух. Все свои знания и идеи Пауль Эрлих черпал из книг.

Вся его жизнь протекала среди научной литературы; он выписывал все химические журналы на всех известных ему языках и несколько – на неизвестных. Его лаборатория настолько была завалена книгами, что, когда входил посетитель и Эрлих говорил ему «Садитесь, прошу вас!», то садиться было некуда. Из всех карманов его пиджака – если только он не забывал его надеть – торчали журналы, а приносившая ему утром кофе горничная спотыкалась и падала на невероятные горы книг, наполнявших его спальню. Из-за своей страсти к книгам и дорогим сигарам Эрлих всегда был в нужде. Мыши устраивали себе уютные гнезда в огромных кучах книг и в старом диване, стоявшем в его кабинете. Когда он не был занят окраской внутренностей животных, то неизменно сидел за книгами. И все, что было важного в этих книгах, тотчас же переходило в мозг Эрлиха, давало свежую пищу его фантастическим идеям и ждало своего применения.

В 1901 году он прочитал об исследованиях Альфонса Лаверана, и с этого, собственно, начались его восьмилетние поиски магической пули. Лаверан, как известно, открыл микроб малярии, а в последнее время упорно работал над трипаносомами. Впрыскивая мышам этих хвостатых дьяволов, вызывающих у лошадей так называемую «маль де кадерас» с поражением всей задней части тела, Лаверан установил, что трипаносомы убивают мышей в ста случаях из ста. Затем он впрыскивал под кожу зараженным мышам мышьяк и наблюдал от этого некоторое улучшение, но в конце концов ни одна из мышей окончательно не поправилась. Вот все, что было установлено Альфонсом Лавераном.