— Опять эти самозванские штучки, — прорычала волшебница, сделала вдох и закрыла глаза. Однокрылая Гусыня направила обе руки на середину лагеря и выдохнула: — Страх и ужас.

Собачий лай сменился истошным скулежом. Завизжали свиньи. Заблеяли овцы. Тягловый скот заметался, не зная в какую сторону податься. Им везде мерещилась смерть.

Волшебница, не опуская рук, сделал шаг вперёд. Она словно толкала неразумных тварей от себя. Нужно посеять неразбериху в стане врага. Занять его и отвлечь, лишить возможности уехать с этого места. Ведь без быков придётся бросить телеги…

* * *

Сестрица Стефани высунулась из повозки, не понимая, что происходит. Тягловые быки словно взбесились от страха, и весь этот ужас навалился на монахиню, как стог сена на незадачливую крестьянку, придавливая к земле и оглушая.

— Опять дракон⁈ — попыталась она выведать у одевающих второпях солдаток, но ей никто не ответил. — Что происходит? — выскочила прямо в ночной рубахе Стефани. Все бегали и суетились, не обращая на неё внимания. А когда кто-то взялся под локоть, монахиня взвизгнула и подскочила на месте. Но то была сержантка госпожи Виолетты, перепачканная сажей и пролитым на поддоспешник молоком.

Женщина упала перед Стефани на колени, схватилась за подол исподнего монахини и затараторила:

— Матушка, угомоните скот. Вы же можете.

— Но я не матушка, — опешила монахиня, однако солдатку было не остановить:

— Матушка святая, выручай!

Стефани не стала препираться, а прижала к груди молитвенник, зажмурилась и забормотала молитву. Не время выяснять, кто есть кто, ведь людям нужна помощь.

— О, Таурисса, владычица стад земных, ниспошли благодать.

Сестрица бормотала и бормотала. В воздухе начало разливаться уже ставшее привычным жужжание, пробирающее порой до мурашек. А у иных солдаток от этого мерного гула даже зубы побаливали.

— Матушка, — шептала рядом сержантка. Потом её окликнули, а мгновение спустя раздался непривычный глухой звук, похожий на удар кулакам по тугой подушке, а следом крик боли.

Стефани открыла глаза, и первое, что увидела, это перекошенное лицо сержантки, успевшей вскочить на ноги, и торчащий из плеча наконечник стрелы. А буквально мгновение спустя из тела женщины на полпальца ниже возник ещё один. Сержантка попыталась судорожно сжать раненое плечо, но толстая ткань не поддавалась пальцам, и женщина заорала, как орут новорождённые, разве что голос был взрослым.

— Щиты! — послышался крик совсем рядом. И между сестрицей Стефани и лесной тьмой встала леди Виолетта. — Прикрыть матушку! Живей!

Одна. Две. Три. Вскоре перед Стефани образовалась стена щитов, хотя сама она видела только стену спин. Сестрица едва не сбилась, но собрала волю в кулак и продолжила молитву. Она должна. Она обязана. Он не имеет права подвести всех.

В один из щитов с глухим стуком, пробив его и застряв, вонзилась ещё одна стрела. Наконечник высовывался из расщепившегося дерева на добрую ладонь. Стефани вздрогнула, но продолжила читать молитву. Голос из тараторящего речитатива стал больше похож на испуганное пение, но гул и жужжание не сбавляли сил, напротив, усилились.

— Они там! — указав остриём клинка в сторону старой ивы, выкрикнула леди Виолетта. — Пли!

Воздух надо поляной сотрясся слитным залпом из пяти мушкетом, к которым присоединилась леди Аврора. А затем над поляной с тихим хлопком взвилась рукотворная звезда, освещая округу. То его милость барон Дмитрий выпустил в небо искру.

— Я их вижу! — заорала Аврора. Девушка выхватила из петель на перевязи пистоли и спустила курки. Фамильное оружие грохнуло дуплетом, заволакивая лицо баронеты дымом, желтоватым в свете рукотворной звезды.

— Ушли! — выкрикнул барон.

— Резвые твари…

* * *

— Надо заткнуть жрицу скотской богини, — прорычала Цитифур, когда сестра после хитрых прыжков и быстрого рывка оказалась рядом, и она часто дышла. Это же надо умудриться, нагнать отдышку на дозорную перворождённых.

— Я пытаюсь. Но они не дают подойти ближе. Сама же видишь. То белые призрачные лучи, то факел в небе. Я только подхожу, они начинают стрелять.

— Хорошо, я дам тебе шанс, — огрызнулась волшебница. Она прикусила губу, быстро повернулась и положила руку на лоб своего бычка. — Прости, но единорог важнее.

Женщина сжала руку в кулак и резко выбросила в сторону монашки.

— Ярость. Безумие. Гнев. Нет боли. Нет страха.

Бычок сделал шаг назад, наклонил голову, а затем сорвался с места в самоубийственную атаку. Ему нужно было всего лишь сделать брешь в щитах. Это так просто.

Что есть для тяжёлого быка четыре человека? Он сметёт их…

* * *

Сестрица Стефани пела и пела, чувствуя, как к голосу понемногу подмешивалась предательская хрипота. Хотелось пить, но можно было лишь быстро облизать пересохшие губы.

Скот молчаливо стоял, одурманенный молитвой. Стихли собаки. И сестрица всё больше ощущала биение десятков животных сердец, как собственное. Их тяжкое дыхание. Она чуяла запахи носами собак, слышала лес и лагерь множеством пар ушей. И даже птицы на ветках застыли в испуганной немоте.

И тем внезапнее из мрака на неё выскочил, наклонив тяжёлую голову и выставив острые рога, даже не комок, а громадный стог ярости и ненависти. Это было подобно алому пламени под сводами храма, залитому светом свечей. Чужая ненависть ослепляла и в прямом смысле слова давила на душу, минуя тело.

Стефани вскинула руки, выставив перед собой. И громко, что было сил, закричала:

— Остановись! Я прошу! Я приказываю!

Бык бежал, готовый сломать людей, как тяжёлый камень — глиняные горшки.

— Сто-о-ой! — протяжно, ломая голос, выжала из себя Стефани.

И бык подчинился. К ярости добавилось недоумение. Рогатый великан юзом прокатился по земле, собирая передними копытами клочья травы, и встал в нескольких шагах от щитов…

* * *

— Да что с тобой? — зло прорычала перворождённая, выставив руки и сделав шаг. — Вперёд.

— Остановись! — молила сестрица Стефани.

— Вперёд! — давила волшебница.

— Не надо.

Воздух звенел так, что на карете задребезжали окна, а рассыпанная вокруг Форталезы пепельная граница наполнилась тлеющим золотым светом, словно там догорали угли. Женщины не слышали друга-друга, но вели бой насмерть. Не оружием, но словом и чистой силой.

— Бей!

— Отступи!

— Вперёд!

— Смирись!

Стефани чувствовала, как по подбородку из носа потекла кровь.

Цитифур зажмурилась от нестерпимой рези в висках и только усилием воли продолжала упорствовать.

— Я приказываю!

— Я повелеваю! — почти одновременно выкрикнули они.