«Позвони Болеславу»! Это было почти кощунство! Звонить тому, кто исподволь внушил ему, будто его жалкая жизнь стоит того, чтобы идти по головам!

«Но ведь он предупреждал тебя: будет откат! Позвони! Не сходи самовольно с маршрута!» – настаивал месяц, весёлый и звонкий, как погремушка.

В смятении Курт вернулся на кухню, залпом выпил остывший чай и, несколькими крепкими вздохами запихнув куда-то вглубь, в позвоночник, разверзающуюся бездну, «позвонил Болеславу».

После семинара Болеку пришлось констатировать: он не так-то свободен, как кажется. Смена курса потребует мужества и подготовки. Правда, рискованный спич в начале занятия всё же принёс плоды. Как он и предсказывал, в перерыве к нему подошла женщина – волонтёр из муниципального приюта, огненная и бойкая Виолетта. Было условлено, что завтра она навестит Полцарства и поделится опытом поиска «добрых рук», адресами передержек и прочим тайным знанием посвящённых.

Перипетии дня, начиная с пробуждения в обществе Марфуши и заканчивая объяснением с Софьей, отозвались мигренью. Таблетка приглушила боль, но чувство неудавшегося побега из плена карьеры осталось.

Проводив Софью и вернувшись домой, Болек нашёл свою квартирку с волшебным окном хотя и милой, но маловатой, теснящей грудь. Он поглядел из окна вверх и предположил, что за его мансардной комнатой должна быть площадка, на которую, возможно, не так уж и трудно выбраться.

Через пять минут не слишком серьёзных хлопот по добыче ключа (он обнаружился у консьержки) Болек был на крыше. Он стоял, прислонившись коленями к низкой решетке, отделявшей скат от мутноватого воздуха вечерней Москвы, и смотрел по сторонам, намечая направление на Лиссабон. Там жили Марья и Луиш – люди, на время заменившие ему родню. Пусть излишество в виде маленькой виллы на океане изъято из его жизни – он всегда сможет остановиться в их сельском домишке, особенно если вожделенный городок детства окажется призраком.

Чистенький и весёлый молодой месяц смотрел в лицо Болеку – в малоэтажном небе Замоскворечья, не считая колокольни Климентовского храма, они были один на один.

Как-то давно, в одном из «расширяющих сознание» путешествий Болек видел на озере куски льда цвета морской волны. Прозрачные и сияющие ледяные фигуры были укрыты шапками снега. Ультрамарин цвёл из-под снежных кровель, изучая чистейший свет. Тогда Болек впервые почувствовал: все эти кристаллы, будь они хоть алмазы, все розовые, как заря, долины цветущих лотосов, и синие, как надежда, лавандовые поля, и огромные, похожие на разрез спелого манго месяцы – не приближали его к ответу. Так же, как и то, что он мог вдохновить любого желающего на успех и проследить этапы достижения, – не приближало к любви. А что же тогда приближало? Одуванчик у осыпавшегося крыльца. Бабушкина суета с обедом. Подвыпивший лодочник, возивший желающих до колокольни.

Наклюнувшуюся было медитацию сорвал звонок. Софьин подарочек – странный, тянущий душу тип, которому сдуру взялся давать советы, – желал говорить с ним. Болек с удовольствием не ответил бы, но дело Жени Никольского слишком плотно касалось сестёр – ему хотелось быть в курсе.

Он сказал, что Женя может приехать и около дома позвонить ему. Он объяснит, как попасть на крышу.

Через полчаса Курт уже сидел на скате, ссутулившись, обняв сцепленными руками колени. Впереди и внизу качались блики ночных огней, и небольшая ровная площадка между мансардными окнами, на которой, скрестив руки на груди, замер его наставник, казалась палубой. У их разговора был свидетель – сизый голубь с белыми, словно покрытыми инеем лапами, спрятавший голову во вздыбленных перьях. Грохот крыши и приближение людей не произвели на него впечатления – возможно, птица была больна.

– Она умела петь, – рассказывал Курт, косясь на голубя. – Я даже думаю, она была певчей по призванию, если судить по тому, как это действовало на нас. Ну вот… А со мной случилась такая вещь: всю предыдущую жизнь я худо-бедно был человеком. Сам пропадал, но других не губил. А теперь вроде как наоборот – сам ничего, а других…

– Это что, претензия ко мне? – удивлённо обернулся Болек.

Курт покачал головой:

– Нет, это претензия к себе! – и решительно поднял взгляд. – Болеслав, мне нужно признаться в одной страшной вещи! Ведь вы соблюдаете врачебную тайну?

– Жень, я не врач тебе и не исповедник, мы просто разговариваем, – напомнил Болек. – К тому же мне примерно известно, что это за «страшная вещь».

Курт резко поднялся и, поскользнувшись, чуть не вылетел за борт.

– Этого не может быть! Даже из своих никто не знает!

– Я догадался, – вздохнул Болек. – Понял из контекста. Так что, считай, исповедь состоялась.

Курт почувствовал, как в висках заколотилась кровь. Ещё полминуты назад он хотел в подробностях рассказать, как дал сгореть приюту, как затем, сфабриковав «улики», устранил конкурента и убедился, что всё сотворённое зло только отдалило его от цели. Он уже чувствовал признание на губах – особым, терпко-солёным «букетом». Но теперь словно онемел.

– Нет, ты, конечно, можешь рассказать, мне интересно. Вдруг я ошибся в деталях? – пожал плечами Болек.

Курт взглянул на голубя – тот переместился чуть дальше по скату крыши и вытащил голову из перьев.

– Это я был за рулём в тот день! А Софья взяла на себя вину, потому что за пару часов до того я выпил.

– Вот оно что! – вскинул брови Болек. – Я думал, ты хочешь поговорить о другом.

– О другом?

– Ну да. Я думал, ты о поджоге, – подходя и садясь на корточки у самой ограды, сказал Болек. – И, знаешь, несмотря на гибель собачки и на понятное возмущение Асиного супруга – всё хорошо. Ты молодец, Жень.

– Вы издеваетесь? – тихо, почти совсем исчезнувшим голосом проговорил Курт.

– Нет, я правда считаю, это намного лучше, чем смерть. Ты с опозданием учишься жить. Во взрослом возрасте это трудно, бывают всякого рода неуклюжести. И всё равно это лучше, чем смерть.

Болек взялся за оградку и, свесив голову, поглядел вниз. Из весеннего переулка пахло сыростью луж и пленительным дымком ресторанной кухни, готовящей для какого-то счастливца стейк.

– Я недавно слышал, как учат петь. Вон там, на Большой Ордынке! – кивнул он через крыши домов. – Девочка должна была просто голосить во всё горло под минусовку – не попадая в ноты. Просто раскрывать свою силу. А уж потом, когда она обвыкнется с этой силой, речь пойдёт о том, как её направить в нужное русло. Ты умирал, потому что отказался от себя. И вот наконец ты рискнул – и на первый раз вышло плохо.

Курт молчал, с величайшим вниманием слушая монолог наставника.

– Ты всё взорвал, но не вызволил принцессу. При этом взрывной волной смело невинных. Но это не должно стать последним действием в твоей жизни.

Курт сделал шаг, громыхнув железом кровли.