Я вижу, как он бледнеет буквально на глазах. Он отворачивается, прижимает руку ко рту, перемещает ее на подбородок, потом на шею.

— Кто это сделал? — негромко спрашиваю я. Меня вновь посещает то странное чувство, которое я всегда испытываю перед тем, как совершить что-то ужасное. Вот оно. Мне кажется, я готова убить того, кто сделал с ним все это.

— Джульетта, прошу тебя, я должен одеться…

— Это твой отец? — интересуюсь я, и голос мой звучит уже несколько резче. — Это он сделал?..

— Не важно, — обрывает меня Уорнер. Он явно недоволен моим допросом.

— Нет, очень даже важно!

Он молчит.

— А твоя татуировка, — продолжаю я, — там всего одно слово…

— Ну да, — говорит он, причем достаточно спокойно. Потом прокашливается.

— Я не… — Я часто моргаю. — Что оно означает?

Уорнер мотает головой, запустив пятерню в волосы.

— Это из какой-нибудь книги?

— Какая тебе разница? — спрашивает он и снова отворачивается. — Почему тебя вдруг начала так интересовать моя жизнь?

Мне хочется сказать ему, что я сама не знаю. Мне очень хочется сказать ему это, но дело в том, что это неправда.

Потому что я чувствую это. Я чувствую, как поворачиваются ключики, как скрипят и щелкают замки и задвижки, открывающие миллионы дверок в моем мозгу. Мне кажется, что наконец я разрешила себе посмотреть на то, что же я думаю на самом деле, как я в действительности ощущаю разные события. Я как будто бы впервые раскрываю свои же собственные секреты себе самой. Потом я заглядываю ему в глаза, мне нужно найти там что-то такое, чему я даже не могу подобрать название. И я начинаю осознавать, что больше не хочу быть его врагом.

— Все кончено, — говорю я. — На этот раз я не у тебя на базе. Я не собираюсь становиться твоим оружием, и тебе никогда не удастся переубедить меня и заставить изменить это решение. Думаю, ты и сам это понимаешь. — Я изучаю пол в комнате. — Так почему мы продолжаем бороться друг с другом? Почему ты все еще пытаешься манипулировать мною? Почему тебе хочется, чтобы я уступила тебе и стала твоей марионеткой?

— Я не понимаю, — говорит он таким тоном, будто и сам не верит в то, что я стою перед ним. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Зачем ты сказал Каслу, что можешь дотрагиваться до меня? Это же не твоя тайна, которой ты волен делиться с кем захочешь.

— Все верно. — Он шумно выдыхает. — Конечно. — Похоже, он снова становится прежним. — Послушай, любовь моя, может быть, ты по крайней мере бросишь мне мой китель, раз уж ты решила остаться здесь и задать мне свои вопросы?

Я бросаю ему китель. Он перехватывает его в воздухе. Присаживается на пол. Но вместо того чтобы набросить китель на плечи, укрывает им колени. И наконец произносит:

— Да, я сказал Каслу, что могу прикасаться к тебе. Он имеет право знать об этом.

— Это не его дело.

— Еще как его! — говорит Уорнер. — Весь мир, который он создал здесь, процветает именно из-за такой вот информации. А ты находишься здесь и живешь вместе с ними. Он должен был об этом узнать.

— Ему не нужно это знать.

— А что в этом такого уж страшного? — спрашивает он, внимательно глядя мне в глаза. — Почему тебя так сильно волнует, что кто-то узнал о том, что я могу к тебе прикасаться? И почему вообще из этого надо было делать тайну?

Я пытаюсь подыскать нужные слова, но не нахожу ни одного.

— Ты переживаешь за Кента? Ты полагаешь, у него появятся проблемы, как только он узнает, что я могу до тебя дотрагиваться?

— Я не хотела, чтобы он узнал об этом именно так…

— Но какая разница как? — настаивает Уорнер. — Мне кажется, ты слишком много уделяешь внимания тому, что никак не может повлиять на твою личную жизнь. И никак не повлияет. Если, конечно, ты будешь продолжать утверждать, что не испытываешь ко мне ничего, кроме ненависти. Ведь ты именно это говорила, да? Что ты меня ненавидишь.

Я тоже устраиваюсь на полу напротив Уорнера. Подтягиваю колени к груди. Сосредоточиваюсь на камнях под ногами.

— Я не испытываю к тебе ненависти.

Похоже, при этих словах Уорнер перестает дышать.

— Мне кажется, что иногда я начинаю понимать тебя, — продолжаю я. — Правда-правда. Но именно тогда, когда мне начинает казаться, что я наконец все поняла, ты снова меня удивляешь. Итак, я не могу понять, кто ты такой и кем можешь стать в ближайшем будущем. — Я поднимаю на него взгляд. — Но теперь я знаю, что больше не испытываю к тебе ненависти. Для этого мне пришлось постараться. И сильно постараться. Потому что ты делал жуткие вещи. По отношению к невинным людям. Ко мне самой. Но теперь я многое знаю о тебе. Я многое увидела. В тебе так много человеческого.

Волосы у него такие золотистые. А глаза такие зеленые. Он начинает говорить каким-то вымученным голосом:

— Не хочешь ли ты сказать, что теперь желаешь стать моим другом?

— Я… я не знаю. — Меня пугает, меня очень пугает такая возможность. — Я об этом как-то не думала. Я только говорю, что не знаю. — Я колеблюсь, набираю в грудь побольше воздуха и продолжаю: — Я теперь уже не знаю, как можно тебя ненавидеть. Даже если бы мне этого и захотелось. Да, мне этого хочется, и я понимаю, что, в общем, должна была бы действительно ненавидеть тебя, но теперь уже не могу.

Он отворачивается.

И улыбается.

И это такая улыбка, что я забываю обо всем. Я только моргаю-моргаю-моргаю и не понимаю, что со мной происходит. Я не соображаю, почему это вдруг мои глаза отказываются смотреть еще куда-то и сосредоточиваются только на нем одном.

И я не понимаю, почему мое сердце начинает буквально сходить с ума.

Он дотрагивается до моего дневника, как будто даже не вполне осознавая это. Его пальцы пробегают по обложке один раз, второй, потом он встречается со мной взглядом, и пальцы его замирают.

— Это ты написала? — Он снова касается блокнота. — Каждое слово?

Я киваю.

— Джульетта, — произносит он.

И у меня останавливается дыхание.

— Мне бы этого очень хотелось, — говорит он. — Быть твоим другом. Мне бы хотелось.

И теперь я не могу понять, что творится у меня в голове.

Может, это потому, что его когда-то сломали, а я оказалась достаточно глупой, чтобы решить, будто я способна все починить? Может, все это из-за того, что я вижу себя? Я вижу Джульетту в возрасте трех, четырех, пяти, шести и семнадцати лет, брошенную, отвергнутую, никому не нужную, забытую и обиженную из-за того, что она сама не в состоянии контролировать. И я думаю, что Уорнер такой же, как я, ему тоже не предоставили шанса в жизни. Я думаю о том, как все вокруг уже ненавидят его, и ненависть к нему стала общепризнанным фактом.