Я смотрю на его лицо так, как ни за что не осмелилась бы раньше, и понимаю, что не имею ни малейшего понятия о том, что это значит — прожить жизнь такую же, какая была у него. Как-то он уже говорил мне, что я ничего о нем не знаю, что я наверняка не пойму странных законов, правящих в его мире, и вот только теперь я начинаю по-настоящему понимать, насколько он был прав. Потому что мне действительно неизвестно ровным счетом ничего о таком страшном существовании под постоянным контролем. Но внезапно мне стало важно и необходимо все узнать.

Я наблюдаю за его осторожными движениями, за его попытками казаться хладнокровным и даже немного расслабленным. Но я вижу, что это все продумано и просчитано. За каждым поворотом тела, взмахом руки стоит своя особая причина. Он все время прислушивается, трогает рукой пол, стены, бросает взгляды в сторону двери, изучает ее контуры, петли, ручку. Я вижу, как он напрягается — хотя и немного — при появлении малейшего постороннего звука, скрежета металла, приглушенных голосов где-то за пределами комнаты. Совершенно очевидно и то, что он все время насторожен, он постоянно начеку, готовый реагировать и в случае чего дать отпор. Мне становится интересно, а знает ли он вообще, что такое спокойствие? Безопасность? Знаком ли ему крепкий сон по ночам? И ходил ли он когда-нибудь по улицам так, чтобы время от времени не оглядываться и не бросать подозрительные взгляды через плечо?

Он сложил руки и переплел пальцы.

А вот теперь он играет колечком на левой руке, поворачивая его в обе стороны на мизинце. Не могу поверить, что мне потребовалось столько времени, чтобы заметить это кольцо. Оно сделано из нефрита — тоненький ободок нежно-зеленого цвета, идеально подходящего к его глазам. Внезапно я вспоминаю, что уже видела это кольцо раньше.

Всего один раз.

Утром после того несчастного случая с Дженкинсом. Когда Уорнер пришел за мной в мою комнату. Он обратил внимание на то, что я уставилась на его кольцо, и быстро надел перчатки.

Сейчас я словно нахожусь в состоянии дежавю.

Вот и на этот раз он замечает мой взгляд на кольце, быстро сжимает левую руку в кулак и прикрывает ее ладонью правой.

— Что…

— Это всего лишь кольцо, — заявляет он. — И более ничего.

— Но почему ты прячешь его, если оно ничего собой не представляет? — Мне становится еще интереснее узнать что-нибудь про это кольцо, мне хочется «расколоть» Уорнера, выяснить наконец, что же творится у него в голове.

Он вздыхает.

Сжимает и разжимает пальцы. Смотрит на свои руки, растопырив пальцы, повернув ладони вниз. Снимает с мизинца колечко, подносит его к свету и разглядывает. Оно похоже на маленькую зеленую букву «о». Наконец он встречает мой взгляд. Кладет кольцо на ладонь и сжимает руку в кулак.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спрашиваю я.

Он отрицательно мотает головой.

— Почему нет?

Он потирает шею, массирует участок возле плеча, ближе к спине. Я не могу отвести от него глаза. Я думаю о том, что бы почувствовала я сама, если кто-нибудь попробовал сделать мне такой массаж, чтобы избавить меня от боли. Его руки на вид достаточно сильные.

Я почти забыла, о чем мы с ним говорили, как вдруг он произносит:

— Это кольцо у меня уже почти десять лет. Раньше я носил его на указательном пальце. — Он смотрит на меня перед тем, как отвернуться. — Но я о нем не рассказываю.

— Никогда?

— Никогда.

— Ах вот как. — Я разочарованно закусываю нижнюю губу.

— Тебе нравится Шекспир? — спрашивает он.

Странный переход.

Я неуверенно качаю головой.

— Мне о нем известно только то, что он украл мое имя и написал его неправильно.

Уорнер удивленно смотрит на меня целую секунду, после чего начинает истерично хохотать. Он пытается остановиться, но это у него никак не получается.

Мне вдруг становится как-то некомфортно, я нервничаю в присутствии этого странного парня, который смеется, и носит непонятное кольцо, и задает мне вопросы о книгах и поэзии.

— Я не пыталась шутить, — удается мне вставить фразу.

Но глаза его продолжают улыбаться, когда он говорит мне:

— Не беспокойся. Я сам о нем почти ничего не знал еще год назад. Да я до сих пор не понимаю и половины из того, что он пишет. Мы, наверное, избавимся от большей части его творчества, но одна его строчка мне очень понравилась.

— Какая же?

— Хочешь посмотреть?

— Как это — посмотреть?

Но Уорнер уже поднялся на ноги, расстегнул штаны, и я только раздумываю над тем, что же сейчас должно произойти и не заманил ли он меня в свою очередную игру, но он внезапно замирает на месте. Он видит мой перепуганный взгляд и поясняет:

— Не беспокойся, любовь моя. Я не буду раздеваться догола, обещаю. Это только еще одна татуировка.

— Где? — в ужасе произношу я. Мне хочется отвернуться и одновременно очень не хочется этого делать.

Он молчит.

Молния на его штанах расстегнута, но они еще висят у него на бедрах. Под ними уже видны его трусы. Он потихоньку начинает стягивать их, и вот уже они оказываются чуть ниже тазовых косточек.

Я краснею до корней волос.

Мне еще не приходилось видеть столь интимную часть тела у парня, но я не могу заставить себя отвести взгляд. С Адамом мы всегда встречались в темноте, и нас всегда кто-то прерывал во время таких свиданий. Я почти и не видела его тела, но не потому, что мне этого не хотелось, просто у нас не было такой возможности. А теперь свет включен, Уорнер стоит передо мной, и я застыла, заинтригованная и пораженная красотой его фигуры. Я обращаю внимание на то, как сужается его талия возле бедер и исчезает, скрываемая тканью. Мне нужно выяснить, как это было бы здорово — узнать человека без всяких лишних преград и барьеров.

Узнать его во всех мелочах, не исключая ни единой детали.

Я хочу разгадать секреты, таящиеся у него в локтевых сгибах, услышать шепот, шуршащий под согнутым коленом. Мне хочется проследить линию его силуэта, и не только глазами, но и кончиками пальцев. Я хочу ощупать все ложбинки и выпуклости на его мускулистом теле с буграми и вмятинами, похожими на реки и долины.

Эти мысли пугают меня.

Где-то внутри меня разгорается жар, который мне никак не удается проигнорировать, хотя я и стараюсь. В груди бьются бабочки, которых никакие объяснения не заставят упорхнуть прочь. И где-то еще в глубине моего тела рождается ноющая боль, название которой мне неизвестно, да я и не желаю его узнавать.

Красивый.

Он такой красивый.

Наверное, я сошла с ума.

— Очень занятная, — говорит он. — Она… такая уместная сейчас, что ли, хотя и была написана очень давно.