Когда-то в одной курземской волости жили Отомар и Марута, соседские дети, пастушок и пастушка, партизанский связной и его подручная. Подросток и совсем еще девочка. И им, чтобы остаться в живых, чтобы не погубить товарищей, чтобы нанести вред врагу, приходилось лгать. Впоследствии, когда они вспоминали тот жаркий сорок четвертый год, Отомар сказал: «Ложь бывает и такая: чтобы обмануть плохих и помочь хорошим. Наша ложь была святой ложью». Мир означал для Отомара кроме всего прочего еще и то, что больше не надо будет скрываться, врать, глядя в глаза. Шестнадцатилетний, он понял, что вечная неправда противоестественна, что от нее возникает тяжелый, гнетущий осадок в душе, отнимающий силы, которые можно было бы использовать с пользой. Девятого мая он поклялся: «Никогда, никому не буду врать». Ложь не была его сущностью, он честно пытался выполнить клятву. Но странно, когда он рассказывал правду о своих малогероических делах партизанского связного, люди говорили: «Да что ты стесняешься, малый, давай рассказывай, какие ты дела совершал. Не зря же тебе такую медаль дали!» Не означало ли это, что его передвижения в лесах, болотах, от хутора к хутору, от поселка к поселку стали после войны целым капиталом, и, приукрашивая лишь чуть-чуть, он мог далеко пойти? Если бы Отомар с самого начала поступал как искатель выгоды, он из своего детства смог бы создать целую героическую эпопею и возвыситься куда скорее. Однако понемногу, сам того не замечая, он стал вплетать в разговоры по словечку, по мелочи, которые, как теплый дождик, орошали ростки лжи, проклюнувшиеся в еще незрелом, неустойчивом, мальчишеском сознании.

Партизанские времена помогли ему и во время службы в армии. После ликвидации Курземского котла он ушел дальше с армией и в родные места возвратился год спустя после окончания войны. Из писем Маруты он знал, его родители, бежавшие, благодаря его предупреждению, куда-то в Видземе, так и не нашлись, что его родной дом сожгли фашисты в отмщение партизанам. Отомар нашел приют у родителей Маруты, вместе они ходили в школу. Он много рассказывал о Европе, и с каждым разом его собственная роль в освобождении Европы все возрастала: он выдумывал целые истории, которые слушала, затаив дыхание, не только Марута, но и взрослые. Двойная игра военного времени сменилась легендами о нем. Возникла новая ложь: та, что могла возвысить и выдвинуть его. В один прекрасный день он понял, что у него просто-напросто талант лгуна, что его надо развивать, как и любой талант, что, неустанно выдумывая и сочиняя, он упражняет свой мозг. Король лжи — ха, вовсе не худший титул. Со временем Отомар научился определять, поверил ли ему собеседник или нет, начал почти физичееки ощущать, что думают о его словах люди.

Однажды, когда они уже прожили семейной жизнью десять лет, а он давно уже появлялся повсюду один, ссылаясь на совещания, собрания, занятия, юбилеи друзей, где будут «одни ребята», Отомар спросил Маруту:

— Ты мне веришь?

— Без веры нельзя жить.

Как долго она верила? Или врала себе, ему, что верит?

Говорят, что пойманному на лжи больше не верят. Отомару казалось, что он не ловится, потому что врет так виртуозно, так убедительно, что все сказанное им воспринимается как правда. И он, как говорится, ради спортивного интереса или даже просто делая из этого хобби, упражнялся в сочинении различных вариантов. Позже, когда он уже обладал хорошим образованием и широкой эрудицией, он стал особенно интересоваться теорией лжи, с чисто научным подходом углубляясь в эту область отклонений человеческой психологии. Он пытался уточнить разницу между закоренелым лжецом и мелким вралем. Кем была Марута? А он сам? Для лжеца роль была оружием, средством для достижения определенной цели. А враль врал просто так, по привычке, чтобы, не принося вреда другим, слегка украсить свои серые будни.

И все же он тяготился ложью, особенно когда надо было говорить неправду близким людям. В отношениях с Марутой он просто-таки жаждал истины.

После бедного детства и более чем ограниченных возможностей первого десятилетия их жизни она стала необычайно скупой, жадной до денег и болезненно подозрительной именно в финансовых вопросах. Чтобы не оставаться совсем без карманных денег, Отомар придерживал рубль-другой, об остальных же честно отчитывался. Однако когда Марута, чистившая его пиджак, нашла как-то раз провалившиеся в подкладку пять рублей и начала обвинять его во лжи и обмане, он решил, что и на самом деле соврать проще, чем отчитываться в мелочах. Тогда-то ложь и стала неотъемлемой частью его бытия, а вскоре он и сам перестал отличать ложь от правды. Да и стоило ли отличать?

Тем не менее в первые годы совместной жизни он очень считался с Марутой, не делал ничего такого, что могло бы ей не понравиться, и переживал, когда его рижские друзья и знакомые не приняли Маруту и не пытались скрыть своей антипатии к тихой, как бы на всю жизнь напуганной женщине. Однажды она взбунтовалась. Уже основательно захмелевший, Отомар пустился в воспоминания о партизанских временах. Стал хвалить Маруту: она, мол, была прекрасной связной, обводила немцев вокруг пальца, совсем еще девчушкой была, а все умела, как будто училась в школе разведчиков, ничем не уступала самой Зое. Марута сидела потупившись, потом вдруг вскочила: «Что ты мелешь. Как не стыдно!» — и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. После того случая Отомар стал ходить в гости один: боже сохрани от таких сюрпризов, с Марутой ведь никогда не знаешь, когда она что выкинет.

Больше всего она напоминала нечаянно забредшего в город лесного зверька — робкого, пугливого, в то же время любознательного и полного доверия. Может быть, следовало, пока не поздно, увезти эту козочку обратно в лес, в ее естественную среду?

А вообще-то с ней было легко и удобно, она не мешала Отомару наслаждаться жизнью, ничего не запрещала, сама не хотела везде сопровождать его, кроме разве случая, когда Отомар, окончив семь классов, уехал в Ригу и устроился на работу в цирк; тогда Марута и сама перебралась в Ригу, уже как его жена, и это совершилось словно бы по инерции, как по давно разработанному плану, потому что издавна и в школе, и в семье Маруты их считали будущими супругами. С этих пор она была готова каждый вечер сидеть и любоваться разными чудесами, совершавшимися на арене.

Сперва Отомар был униформистом, потом стал ассистентом иллюзиониста, научился разным