Хамза подошел ближе, заговорил тихо, будто с птицей, которая рвалась из своих пут.

– Тогда вели другим, господин. Нельзя выпустить цаплю охотиться на зайца.

Мгновение спустя Мехмед издал резкий приглушенный смешок, потом опустил руки.

– Он – настоящая цапля, этот надутый анатолиец. И он хочет, чтобы я потерпел неудачу. Он старается, чтобы я потерпел неудачу.

– Да, господин, – так же тихо ответил Хамза. – Но за стенами шатра есть ястреб, и он ждет вашей команды.

– Кто?

– Заганос. Могу я позвать его?

Мехмед секунду глядел на него, потом кивнул. Хамза медленно подошел ко входу – ты не будешь делать резких движений рядом с нервной птицей – отодвинул ткань, нашел Заганоса, встретился с ним взглядом, поманил. Албанец быстро подошел, вопросительно глядя на Хамзу. Тот кивнул, Заганос вздохнул и последовал за ним в шатер.

– Ну, Заганос? – произнес Мехмед. – Желаешь ли ты повиноваться моим приказам?

– Всем и каждому, звезда небес. И брошусь вместе с другим твоим достойным слугой с башни. Мы первыми погибнем ради вашей славы.

Султан уже вставал, но при этих словах замер на полпути, будто борец, готовый встретить движение соперника.

– А? Вы оба так стремитесь умереть?

– Как вы прикажете, господин. Признаюсь, я предпочел бы испытать судьбу в сумраке завтрашнего рассвета, с полностью законченной башней, – ответил Заганос, потом прищелкнул пальцами. – Нет! Пусть будет как есть, и при ярком полуденном солнце, чтобы все свидетельствовали, как верность превозмогает смерть.

Мехмед выпрямился, рассматривал двоих мужчин. Сейчас оба, впервые за этот день, видели в его глазах тень неуверенности.

– Ты действительно считаешь, что лучше на рассвете?

Заганос наклонил голову, размышляя:

– Ну, в таком случае у нас будет время укрыть башню вымоченными бычьими шкурами не в один, а в три слоя. Намного лучшая защита от зажигательных стрел.

Мехмед посмотрел на Хамзу:

– А что думаешь ты?

Тот тоже задумался на несколько секунд.

– Господин, я вижу и другое преимущество. Представьте, как греки проснутся и увидят могучую башню, стоящую у их стен там, где прежде ничего не было. Они подумают, что это волшебство. Они будут смотреть на эту башню с тем же трепетом… – он сделала паузу, – с каким троянцы смотрели на коня, что поверг их город.

Это была лучшая стрела в его колчане, ибо Хамза знал об одержимости юноши. И выстрел поразил цель.

– Да, – сказал Мехмед, улыбнувшись. – Да! Да будет так. У меня будет время присмотреть за последними частями конструкции. И выберите людей, которые будут сражаться в ней. Отберите лучших. Пойдемте… – он указал на дальнюю часть шатра, на стол, заваленный списками и картами, – я выслушаю ваши советы.

Молодой султан повел Заганоса к столу. Появились слуги, внесли кувшины, сласти. Хамза глубоко вздохнул и собирался тоже подойти к столу, но услышал шепот. Он обернулся. У входа в шатер стоял офицер и подзывал его. Хамза подошел.

– В чем дело?

– Послание для султана, капудан-паша. Его принесла женщина.

– Женщина?

Хамза вздохнул. Мехмед запретил офицерам приводить своих жен. Но сам привез из дворца нескольких наложниц.

– Сейчас не время, – сказал он, отворачиваясь.

– Прости меня, паша, но это… не та женщина. – Офицер понизил голос до шепота. – Это колдунья. У нее есть пророчество для султана.

Хамза втянул воздух, потом шагнул мимо офицера наружу. Шагах в десяти, у прохода в шелковой веревке, окружавшей отак тонкой красной оградой, стояла женщина в плаще и вуали. Хамза вздрогнул, хотя солнце припекало. Она могла быть любой женщиной. Но нет. Она была той ведьмой из Эдирне, которая предсказывала падение Красного Яблока и запечатала решение кровью назойливого еврея.

Хамза подошел к неподвижной фигуре.

– Ты знаешь меня? – спросил он резче, чем намеревался.

Из-под окрашенной индиго ткани послышался приглушенный голос:

– Я знаю тебя, господин.

– Ты не можешь сейчас увидеть султана.

– Я должна. У меня есть пророчество для него.

– Я говорю тебе, ты не можешь. Перескажи пророчество мне.

– Оно не для тебя.

Хамза колебался. Он знал, что его повелитель полагается на знамения. Даже слишком, говорили многие. И хотя Хамза не сбрасывал их со счетов, он предпочитал то, что мог увидеть, и не в звездах или кишках свежезабитого козла. Ему только что удалось призвать Мехмеда – как охотничью птицу – на руку. И ему не хотелось вновь расталкивать кого-то за его внимание.

– Женщина, ты не сможешь его увидеть, – резко произнес Хамза. – Уходи.

Он уже шагнул к шатру, когда услышал ее голос. Мужчина не оборачивался, но слова были отчетливыми.

– У меня есть пророчество и для тебя, Хамза-паша, – негромко сказала Лейла.

Сквозь вуаль она видела только смутный силуэт. Но ее видение было ясным.

– Наслаждайся своей славой. Все успехи, которых ты можешь пожелать, будут твоими. Пока лес не вырастет там, где никогда не видели леса. И дракон заставит тебя залезть на дерево.

Хамза обернулся, быстро, но Лейла уже исчезла. Ему показалось, что он видит вспышку индиго, подумал догнать ее, спросить, о чем она говорила. Но Заганос уже звал его. И он ушел.

* * *

– Подъем, крестьяне! Вставайте, ленивые сыны дьявола! Сейчас наша очередь.

Ахмед открыл глаза, прищурился на послеполуденное солнце. Посреди отряда расхаживал Фарук, их болукбаши. У этого офицера, говорили они, есть один глаз, который все видит, одно ухо, которое все слышит, один член, который все трахает, и один большой палец… Ну, он держал бастинадо в другой руке и сейчас тыкал им в лежащих людей.

Ахмед вздохнул. Солнце было жарким, и он предпочел бы поспать еще немного, приглушить пульсирующую в голове боль, а может, найти немного бозы, чтобы приглушить ее. Великан видел, как пара его товарищей припрятала бутыль от одинокого орлиного глаза Фарука, – он не стал бы возражать, но потребовал бы себе львиную долю содержимого.

То же случилось и с сотней золотых монет, которые Ахмед получил в награду за поднятое над стенами знамя Пророка. Половина, похоже, исчезла в бездонном сундуке офицера, а остальное ушло на выпивку и хорошую еду для отряда. Ахмед ничего не мог с этим поделать. Когда он пожаловался, то получил ответ. «Ты бы не влез на стены без нас, великан, – сказал Фарук, когда Ахмед пришел в себя после трехдневной горячки, вызванной греческим камнем. – И потому мы будем пить за мучеников, которые сейчас в раю, что умерли за тебя, и вознаградим тех, кто пережил твою несравненную глупость».