– У него есть уже, – вставил Орлов, отличавшийся абсолютной памятью. – За взятие Даргэ.

– Значит, следующего, с мечами! – расщедрился василевс. – А подполковнику Григорию Сажневу…

– У него как раз нету, – уточнил военный министр.

– Тут «Арсения» третьего класса мало будет, – решил государь. – «Софью»! Приказ отправить немедля, особым нарочным…

– Ваше василеосское величество! – вдруг встрял Булашевич. – Покорнейше прошу ваше величество о милости. Дозвольте, коль будет на то воля ваша, мне самолично героям ордена вручить. Такими чудо-богатырями сам князь Суворов бы гордился, а я, командование корпусом на себя принимая, не хочу, дабы Фёдор Сигизмундович, врага на рогатину взявший, чувствовал бы себя обойдённым и обделённым. Сажнев же и вовсе под подозрением пребывал, кто знает, что там генерал-лейтенант Ломинадзев ещё натворил-наговорил… Дозвольте добрым вестником в корпус прибыть, не столичным енералом, на чужих доблести да крови поднявшимся!

Да, подумал Тауберт. Умеет Ляксандра Фанасьич говорить. У кого иного такое услышишь – аж дурно станет, скулы от стыда сведёт, а Булашевич – да, он таков. Всегда таким был и таким помрёт. Хорошо бы только, чтобы в старости да на собственной постели, а не на поле боя со всем корпусом…

– Не могу отказать тебе, Александр Афанасьич, – улыбнулся василевс. Он сейчас казался неимоверно счастлив, несмотря на все чёрные вести предшествующих дней. – Бери и листы, и ордена, пусть от тебя узнают. А Росскому на вид поставь… Ишь, додумался! Турнул раненого в Анассеополь и хоть бы рапорт написал!

– Не чернильная душа, вот и не подумал! – бросился на защиту будущего подчинённого Булашевич. – Хороши б мы были, ежели б каждый чих по начальству доносили! На то штабные сидельцы есть, а наше дело – города брать…

Николай Леопольдович досадливо сморщился, василевс увидел и рассмеялся в голос. Впервые после визита Грили.

– А представьте-ка, братцы, – потребовал он, – что за физиогномию скорчит мерин аглицкий, когда узнает, кто прав был, мы али фон Пламмет со своими реляциями да телеграфами!

Войска Второго армейского корпуса прочно встали у Анксальта. Сколько ни ругались господа генералы Крёйц с Тягловым-Голубициным, «утянутые» Росским полки их дивизий так и остались под его командой. По тракту от Млавы, через роковой мост Хурштах, спешили отставшие части: темрюкские гусары, голова Девятнадцатой пехотной дивизии – Андрианопольский и Жибичский полки. Вылезла с размокших дорог и бодро затрусила по мощёному немецкому тракту артиллерия из не участвовавших в самом первом деле дивизий.

Увы, оценив уже за Млавой всё уцелевшее после первого удара фон Пламмета, Росский убедился, что чёртов пруссак задал им таки изрядную трёпку. Из всей Пятой пехотной дивизии не удалось собрать и одного полка, потеряна вся дивизионная артиллерия, передовой обоз.

Шестую дивизию пропавшего без вести генерала Осташинского растерзали на северной дороге от Заячьих Ушей к границе, большей частью загнав в Апсальскую топь, – до Росского из неё добрались немногие. Сейчас эту дивизию – вернее, то, что от неё осталось, – должны приводить в порядок где-то под Кёхтельбергом.

Четвёртая пехотная дивизия дала сильно потрёпанный в деле при Заячьих Ушах, но явивший себя несгибаемым Володимерский полк. Ещё до Млавы подошли желынцы и закаменские егеря, где-то позади, в тылах, болтался Угреньский пехотный полк, его командир, похоже, слушал только своего начальника дивизии.

Девятнадцатая дивизия, нетронутая, растянулась на несколько дневных переходов. Два её полка только что пересекли Млаву, ещё два, однако, пребывали неведомо где, как и подолецкие уланы.

Разумеется, очнулось от оцепенения и ближайшее начальство. Его сиятельство Леонтий Аппианович и его превосходительство Ираклий Луарсабович забросали Росского бесчисленными указаниями, однако даже им хватило сообразительности понять, что повисать на плечах ретивого гвардионца сейчас чревато – василевс за разгром тридцатого октября и так по головке не погладит; неведомо, какие ещё приказы поступят из Анассеополя. Будет ли новый командующий, или?..

– Не было печали, – мрачно изрёк Миша Вяземский, глядя на кипу депеш из штаба корпуса. – Проснулись, называется.

Подполковник досадливо покачал головой, хмыкнул, возвращаясь к прежнему занятию: он старательно заносил полученные приказы в соответствующим образом прошитые журналы боевых действий – как гвардейских гренадеров, так и новоявленной Млавской бригады.

– Ох, понадобятся нам ещё сии бумажки, ох как понадобятся…

Да, понадобятся, думал Росский. Того же Сажнева взять. Бог ведает, чем аукнулись расспросы настойчивого адъютанта, чего наврали в своём рапорте Шаховской с Ломинадзевым; и, главное, чем кончился вояж Богунова, добрался ли софьедарец до князя Геннадия, дошёл ли до Орлова доклад самого Росского…

Но пока что всё оставалось тихо. Штаб Второго корпуса также получил полное донесение о деле при Заячьих Ушах, о героизме Сажнева и югорцев; глядишь, и не станет Ломинадзев связываться, отыграется на мёртвых, на них всё свалит.

Да, нужны и журналы эти, и печати, и прочее.

– Ничего, Миша, – усмехнулся Росский. – Они нам бумажку – а мы им другую. Не на тех напали. Испугали гвардионцев бухгалтерией!

– Да уж, – поддержал другой офицер их же полка, майор Алексей Разумовский. – Пиши, Михайло, пиши. Твоё перо сейчас сотни штыков стоит.

– Игристого б с вас за такие слова… А то как бумажки сочинять, так «Миша, Миша!», а как добрым пуншем согреться, так…

– Ну и неправда, неправда! – запротестовали остальные.

– Ещё отпираются! – в шутку возмутился Вяземский.

Росский только улыбнулся и вновь склонился над картами.

В просторной палатке, настоящем шатре, где он устроил свой штаб, гудела докрасна накалённая печка, а за пологами грубой парусины завывал ветер. На Ливонию обрушилась настоящая зима, как никогда ранняя, и низкие тучи старались вовсю, засыпая снегом пустые поля и перелески.

Росский смотрел на карту.

Млавская бригада всей массой нависала над засевшим в Анксальте фон Пламметом. И не просто нависала – всячески показывала, что вот-вот пойдёт на приступ: гусары Княжевича, уланы Страха и донские сотни не вылезали из сёдел, рыща по ближним вражеским тылам и то и дело сшибаясь с озверевшими от эдакой наглости чёрными драгунами. Подоспевшие темрюкцы тоже требовали своей доли боя и получали её – «волки» фон Пламмета были не из тех, кто легко уступает поле.

И во весь богатырский рост вставал вопрос: что делать командиру Росскому? Прусские наёмники и ливонские ополченцы засели в крепком месте. Сколько их там, неведомо. Пленные отговариваются незнанием, но, если верен твой расчёт, Фёдор, и там на самом деле три дивизии да ливонские ополчения, впору думать, как бы тебя самого фон Пламмет глиной не обмазал да с яблоками в печь не поставил.