выкрикнул ее имя. Но едва оно сорвалось с губ, как Захария накрыло виной, и он пристыженно замер, напугав девушку, решившую, что она допустила какую-то оплошность.

– Нет-нет, ты ни при чем, – успокоил ее Захарий. – Дело во мне.

Она, конечно, его не поняла. Не зная, как ей это объяснить, Захарий взял ее руку и шутливо ударил себя по щеке – мол, наказан я. Хоть очень легкий, шлепок ожег кожу, под воздействием опия еще не потерявшую особую чувствительность. Ощущение, однако, было удивительно приятным, как будто этим наказанием Захарий искупал вину.

Он снова себя ударил, чуть сильнее, и стало еще приятнее. Похоже, девушка поняла, чего он хочет, и принялась игриво лупить его по лицу, спине и голой заднице. Наслаждение было велико, но Захарий сообразил: надо остановиться, иначе его ждет второй заход на все, включая трубку.

Мысль эта отрезвила, и он, улыбнувшись, сказал:

– Мне пора уходить.

Когда девушка принесла его одежду, Захарий, порывшись в карманах, протянул ей горсть монет, но она помотала головой и, поклонившись, вышла.

Почти сразу дверь отворилась, впустив Чана, и у Захария, пока он натягивал сюртук, возникла неприятная мысль: не наблюдал ли хозяин за всем происходившим в комнате?

Однако Чан, вновь оживленный и деловитый, ничем не проявил свою осведомленность.

– Что ж, мистер Рейд, я надеюсь, визит доставил вам удовольствие и положит начало нашему долгому партнерству.

– Благодарю вас, сэр, – промямлил Захарий. – Я тоже на это надеюсь.

– Уверен, мы с вами поладим. – Чан пожал ему руку. – Должен сказать, вы очень напоминаете мистера Бернэма, с которым я долго вел дела. Вы с ним чрезвычайно похожи.

– Спасибо, мистер Чан, вы мне польстили.

Для Чжун Лоу-сы и его приближенных бой у заставы знаменовал поражение по всем статьям. Они всё видели собственными глазами, однако не сумели убедить комиссара Линя в истинности своих свидетельств. Командарм, раньше добравшийся до комиссара, уверил его в своей безоговорочной победе: мол, англичане, понеся огромные потери, обратились в бегство. Глава района, соседнего с Макао, и другие официальные лица подтвердили ложные сведения, а те, кто пытался сказать правду, сильно уступали им числом и чином.

В результате комиссар поверил фальшивой версии командующего и отразил ее в своем докладе императору.

– Если уж Линь Цзэсюя обвели вокруг пальца, – с горечью сказал Комптон, – можно ли надеяться, что истина все-таки достигнет Запретного города?[88]

Однако вскоре стало ясно, что оградить императора от событий на побережье не удастся.

Бой под Макао еще был свеж в памяти, когда в Гуанчжоу узнали о том, что отряд английских кораблей вошел в устье реки Бай и встал неподалеку от Пекина. Угроза, нависшая над столицей, вынудила высокопоставленного мандарина по имени Цишань, главу провинции, принять меморандум, который англичане так долго пытались передать императору.

Содержание документа ошеломило сверх всяких ожиданий: помимо немалого числа иных требований, британцы выдвигали иск на шесть миллионов испанских долларов в компенсацию за опий, годом ранее конфискованный комиссаром Линем. И вдобавок настаивали на передаче им одного острова под торговую базу.

Самое удивительное, что англичане не признали своей вины – ни словом не обмолвились о контрабанде, бесконечных провокациях и отказе соблюдать китайские законы на китайской земле. Напротив, всю ответственность они возложили на комиссара Линя, якобы совершившего бандитский разбой. Похоже, огневая мощь их кораблей наделяла англичан правом выдавать черное за белое.

Оказавшись под сильным давлением, комиссар направил императору пространное письмо, в котором пытался объяснить свои промахи и неудачи. Признавая отдельные ошибки, он подчеркивал, что во всех своих действиях руководствовался ясными указаниями императора, и гневно обвинял купцов Гуанчжоу, которые, по его словам, состояли в тайном сговоре с англичанами, во всем им потакая.

Пока еще было неизвестно, как император воспринял это послание, но уже прошел слух, что доводы комиссара его не убедили. Поговаривали даже, что он согласился выдать Линя британцам, дабы те покарали его, как сочтут нужным.

Для Чжун Лоу-сы и его советников слухи эти уподобились дрожанию земли, и они уже не могли отмахнуться от признаков близкого обрушения свода их власти. Всякий день отмечался новыми толчками и отголосками, принимавшими вид молвы и напоминавшими о том, что земля уходит из-под ног.

Из рассказов печатника Нил узнал о том, что среди многочисленных группировок в официальных кругах Гуанчжоу развернулась борьба за власть. Стало ясно, что люди неортодоксальных взглядов вроде Чжун Лоу-сы терпят сокрушительное поражение. Нынче взошла звезда традиционалистов, а тех, кто ратовал за изучение чужеземного опыта, окутали миазмы подозрительности.

Последние события затронули не только власть имущих, простые люди тоже ощутили последствия блокады Жемчужной реки. Слухи о захвате Тинхаэ, Макао и других городов породили большие волнения. Все, кто имел связи с иноземцами (а таких в Гуандуне было немало), попали под подозрение. Повсюду говорили о хань-чиэн, фаан-гват-цзай и чиэн-шан – изменниках, смутьянах, шпионах и вероломных купцах, спевшихся с британцами.

На семье Бабурао ситуация сказалась особенно остро. Все уже знали, что индийские хаак-гвай, солдаты и матросы, на пару с английскими фаан-гвай свободно разгуливают по побережью, а связь Бабурао с бенгальцами, как и то, что лодка-кухня Аша-диди потчует главным образом ачха, ни для кого не было секретом. Возникшие серьезные неприятности не оставили семье иного варианта, как прикрыть харчевню.

После боя под Макао минуло два месяца, и одним прохладным осенним вечером в дверь Нила постучали. Комптон выглядел совершенно убитым.

– Я с плохими вестями, А-Нил…

Комиссар Линь, поведал печатник, смещен с должности, причем в оскорбительной манере: император направил письмо его заместителю, обращаясь к тому как к преемнику главы провинции.

– Без всяких уведомлений великого человека убрали, точно пешку, обмолвившись о том в письме к его подчиненному. Вот она, награда за честную и верную службу императору!

Еще никогда Нил не видел приятеля таким угнетенным.

Через пару дней поступило официальное подтверждение: Линь Цзэсюя отзывали в Пекин. Его место занял Цишань, назначенный генерал-губернатором двух южных провинций, Гуандуна и Гуанси.

Новость взбаламутила Гуандун, где комиссар был чрезвычайно популярен. На улицах толпы людей выражали ему сочувствие и, окружив его паланкин, бросали подарки – башмаки, зонтики, халаты, ладанки и прочее.

Опала комиссара означала фиаско Чжун Лоу-сы и далее по цепочке Комптона. Оба понимали, что новое руководство максимально ограничит деятельность старца, тем самым уничтожив все их двухлетние труды.

Нил случайно оказался в печатне, когда к Комптону, не уведомив о своем визите, заглянул Чжун Лоу-сы. За последние два месяца он сильно сдал – выглядел измученным и смирившимся, тяжело опирался на палку. Прощание вышло грустным.

Нил больше никогда его не видел.

На другой день Комптон отправился засвидетельствовать почтение отбывающему комиссару и узнал, что тот никуда не уезжает. Император повелел ему остаться в Кантоне и оказать содействие новому начальнику в расследовании его собственных деяний.

Похоже, Линь Цзэсюй уподобился родовому архиву, который по необходимости достают, а потом сразу убирают.

Гуанчжоу ожидал нового правителя, однако ситуация безвластия и неопределенности усугубляла тревогу, охватившую город.

Одним вечером Нил возвращался домой, и когда он сошел с парома, его окружила толпа беспризорников, выкрикивавших оскорбления и похабщину.

Поношенье иноземцев, жителей других провинций и даже соседней деревни было делом обычным, однако нынче мальчишьи голоса полнились небывалой злостью. Удивительно, что беспризорники обзывали Нила “предателем”, но