– Пожалуй – что, сеньор?

– Пожалуй, вам следует разжать челюсти и выпустить добычу. Раз нет доказательств…

– Нет уж, пока я постараюсь их не разжимать.

– Как желаете, но время ваше истекает, пора предъявлять обвинение. Судья вынес постановление о заключении Сьерры и Сигуан под стражу, назначив исключительно высокую сумму залога за освобождение. Что же касается нашей совместной с итальянцами операции против каморры, то, думаю, нам еще предстоит несколько дней работы, но не больше.

– Вас интересует только это, не правда ли, комиссар? Шум на весь мир и успехи в борьбе с мафией. А дело об убийстве Сигуана отошло на самый что ни на есть задний план.

Он выпрямился, не поднимаясь со стула, и посмотрел на меня с такой злобой, какой я никогда раньше в его глазах не видела.

– Что вы сказали, инспектор Деликадо? Вам надо вести себя осторожней, гораздо осторожней. Иногда человек, расследующий то или иное преступление, настолько одержим этим делом, что может совершить много ошибок, а из всех ошибок худшая – грубо разговаривать со своим начальством.

– Простите.

– Так-то лучше. У вас остается очень немного времени, чтобы до чего-то докопаться в деле Сигуана. Мы с судьей дадим вам разумный срок. И если по истечении этого срока не всплывут на поверхность существенные улики или вы не получите от подозреваемых откровенных признаний, вам придется присоединиться к операции “антимафия”, в которой уже задействованы многие ваши товарищи. А дело Сигуана будет закрыто.

– Будет исполнено, – отчеканила я, подчеркивая сугубо официальный смысл этих слов.

Он искоса глянул на меня, но того, что при этом подумал, вслух не произнес. Как и я тоже. Раскрепощение, которое приносит выпитое утром виски, имеет, оказывается, и свои негативные стороны.

На следующий день вернулся из Рима Гарсон. Так как он не предупредил меня о своем приезде, я решила, что он ничего нового не привез. Выражение его лица только подтвердило эти догадки. Мне бы хотелось, чтобы на моем лице никаких чувств не отразилось, однако, без всякого сомнения, мое разочарование было слишком заметно, поскольку Гарсон тотчас сказал:

– Я старался, инспектор, поверьте, я очень старался. Торризи и Абате – тому свидетели. Но задача оказалась выше человеческих сил: или эти типы сделаны из камня, или они и вправду не посылали киллера убивать фабриканта.

И все-таки огорчение мое было относительным. Раз у нас нет убедительных улик, разоблачающих этих мафиози, то чего ради они сами станут в чем-то сознаваться? Ну кто, скажите на милость, возьмет на себя ответственность за убийство, случившееся пять лет назад, за убийство, о котором к тому же мы так мало знаем? И хозяева “Нереи”, и главари мафии, судя по всему, уже давно спрятали концы в воду, и от всего этого начинало омерзительно попахивать висяком. Кроме того, все вокруг вроде бы были рады и счастливы, поскольку наше расследование помогло вскрыть грязные дела каморры в Барселоне. Даже Гарсон, как мне показалось, уже готов был начать отступление.

– Ну что тут поделаешь, инспектор? – ответил он на мою очередную жалобу. – Мы уперлись в стену, и хоть тысячу раз колотись об нее головой, толку не будет.

– Тогда давайте все это бросим и встанем на позицию буддистов: примем все как есть – мол, ничего тут особенного и не произошло, так? Иногда у меня появляется чувство, будто никто, даже вы, в глубине души не хочет знать, что же случилось на самом деле.

– Напрасно вы так говорите! Я продолжаю сильно надеяться на ispettore Абате. Он ведь почти такой же упрямый, как и вы, и так же ни за что не смирится с бесславным финалом. Он обещал мне, что сам, по своей инициативе, продолжит расследование.

– Да уж, в этом вы можете не сомневаться! Чтобы человек, которому никто не поручал участвовать в этом расследовании, а оно к тому же ведется в другой стране, стал таскать за нас каштаны из огня…

– Вы несправедливы, инспектор. Когда у вас плохое настроение, вы бываете страшно несправедливы ко всем вокруг.

Это замечание, которого я никак не ожидала, кольнуло меня хуже укуса какого-нибудь зловредного насекомого. Я разозлилась и заговорила с Гарсоном с тем железным спокойствием, с каким обращаются к врагу:

– Не советую вам забывать о границах дозволенного, младший инспектор. Если я допустила доверительные отношения между нами, это отнюдь не значит, что вы можете позволять себе все что угодно. Каждый должен помнить свое место, ясно?

По лицу его я поняла, что он словно получил удар хлыстом. Но я не заметила и тени гнева – только печаль.

– Извините меня, инспектор, больше это не повторится.

Десять минут спустя я уже раскаивалась в своих словах, но было бы куда хуже, попытайся я сейчас что-то исправить. Я велела привести Рафаэля Сьерру на очередной допрос, хотя настроение мое вряд ли было подходящим для какой-либо работы. Сьерра явился с видом мученика, брошенного в яму со львами; и я, увидев его в таком ужасном состоянии, накинулась на него, словно была еще одним зверем, возжелавшим загрызть беднягу до смерти. Я засыпала Сьерру вопросами, все теми же и заданными все в том же тоне. Он отвечал с трудом, как будто находился на грани своих эмоциональных возможностей. А я все спрашивала и спрашивала, пока он вообще не перестал даже голову поднимать для ответа. Тогда я презрительно расхохоталась:

– Я пришла к мысли, сеньор Сьерра, что, возможно, вы не знаете никаких подробностей, касающихся смерти вашего шефа. Вы знаете только одно: кто совершил убийство.

Он молча покачал головой. Он изнемогал, не мог больше вынести этот натиск – снова и снова повторяющийся, не дающий ему пощады, почти абсурдный.

– Это сделала Нурия, правда?

– Нет, инспектор. Нурия Сигуан никого не посылала убивать своего отца. Если бы она это сделала, она бы мне рассказала.

– Вам, простому компаньону, который прежде был служащим у ее отца? Простите, но я в этом сомневаюсь.

Он посмотрел на меня почти умоляюще:

– У нас с Нурией был роман, и длился он многие годы, инспектор.

– Я так и думала.

– Она вам об этом не сказала?

– Нет. Наверное, она знает, что данное обстоятельство на суде ни ей, ни вам не поможет.

Он махнул рукой, и этот жест очень красноречиво отражал его моральное состояние: ему было уже все безразлично, больше он бороться не хотел, он сложил оружие.

– Я не стану отрицать своих дурных поступков, инспектор, но только тех поступков, в которых уже и так признался. Про убийства я ничего не знаю.

Что ж, подтверждение любовной связи Нурии и Рафаэля существенно вперед меня не продвинуло. Что мне толку от этой информации, чем она может мне помочь? И вдруг я поняла: если это и не бриллиант, то по крайней мере камень, который можно использовать в качестве снаряда. Я не стала слишком долго раздумывать над тем, что собиралась сделать, мною двигало скорее отчаяние, чем здравый смысл, ведь передо мной не открывалось ни единой щелочки, в которую можно было бы просочиться, в моем распоряжении не осталось ни одного трюка, который помог бы добиться успеха. Мы практически подошли к финалу.