Наталья успела просмотреть историю болезни девочки Пименовой, которая переведена в отделение только вчера, и была этому очень рада, так как профессор Ильин не терпел никакого беспорядка в головах сотрудников при разборе больных. Ритуал профессорского обхода давно и прочно установлен в медицинском мире. Лечащий врач докладывает анамнез у постели больного, далее следуют анализы, клинический диагноз и течение заболевания: улучшение, ухудшение или стабилизация состояния. Проговаривается лечение. Демонстрируются рентгенограммы, данные компьютерной томографии. На этом основании делается заключение о целесообразности назначения препаратов, даются рекомендации по параметрам искусственной вентиляции легких, предлагаются дополнительные методы исследования для уточнения диагноза и прогноза. Обычно всех больных профессору не показывают – нет необходимости. Консультируют только тех, с которыми что-нибудь не ясно: или симптоматика не укладывается в диагноз, или лечение не дает ожидаемых результатов, или прогноз совсем печальный. Но сегодня профессор Ильин вел группу курсантов, среди которых были и врачи со стажем, и совсем молодые. Поэтому он надолго останавливался около каждого кювеза, как под микроскопом рассматривал и комментировал все параметры искусственной вентиляции легких, крутил ручки почти у всех аппаратов ИВЛ, демонстрируя возможности новой техники. В общем, это было интересно и поучительно, только очень долго. Когда дошли до Натальиных больных, все уже подустали. Только профессор Ильин был полон энтузиазма и молодого задора: он с неподдельным интересом выслушивал доклад Натальи, делая по ходу замечания, рассказывал похожие истории из практики, шутил, устроил разнос медсестре, которая, по его мнению, недостаточно тщательно провела санацию эндотрахеальной трубки больного малыша. Наталью он слушал, слегка наклонив голову, глядя ей прямо в глаза. Этот взгляд выдерживали немногие, но Наталья была из тех, которые Михаила Сергеевича Ильина не боялись. Она всегда спокойно реагировала на его замечания, даже самые колкие, делала соответственно им записи в истории болезни и так же спокойно выполняла рекомендации. Сегодня профессор был на редкость добродушен. Замечаний по тактике лечения практически не было, так, по мелочам. Обход почти был закончен, оставалось только выслушать заключительное слово корифея, как вдруг он подошел к Наталье и взял ее руку в свою ладонь. Наталья опешила и руки поэтому не отняла.

– Уважаемые господа, – начал он, – больных мы с вами посмотрели, обсудим их позже, но сейчас не об этом. Я хочу поговорить об изумительном концерте в Большом театре. Я позавчера присутствовал на вечере памяти великолепнейшей, непревзойденной Ольги Трубецкой. Вы знаете, кто это, или надо рассказать? Да что там говорить? Все центральные каналы этот концерт освещали.

Курсанты зашевелились, заговорили, закивали головами. Между тем, профессор продолжил:

– Я, к сожалению, должен констатировать, что очень плохо знаю своих коллег. Вот эта скромница – он шагнул в сторону от Натальи, не отпуская при этом ее руку, как будто выполнял какую-то фигуру полонеза, – оказывается, родная сестра Ольги Трубецкой, и я вчера с трудом узнал ее на сцене, так она была изысканна и прелестна. Только когда кто-то сзади меня сказал, что она врач-реаниматолог, тогда узнал.

Он отпустил ее руку и стал аплодировать. Курсанты, завороженные этой странной сценой, тоже начали хлопать. Идиотская ситуация: ведь здесь же не Большой театр! Наталья поблагодарила профессора кивком головы и, не зная, что ей дальше делать, стала оглядываться в поисках Владимира Федоровича – пусть спасает ситуацию. А Михаил Сергеевич не отступал:

– Вам, товарищи, – это он курсантам, – несказанно повезло встретить здесь сегодня Наталью Сергеевну Голицыну. Это дворянка по происхождению и аристократка по духу. И лекарь из нее получается хороший. У нее сейчас уже есть, чему поучиться.

Курсанты опять зааплодировали. Наталья залилась румянцем. Уж лучше бы он ее за что-нибудь отругал, чем так захваливать. Да еще дворянство приплел! Ужас, как неудобно! А профессор, похоже, любуясь ее смущением, взял ее под руку и повел в ординаторскую. Наталья шла, как на деревянных ногах. Все, теперь насмешек от коллег не оберешься. Но никто не усмехался, все по-доброму улыбались, может быть, и обойдется. В дверях профессор отпустил Наталью, повернулся к курсантам и объявил перерыв на пятнадцать минут. Ладно, пятнадцать минут можно потерпеть.

– Чаю, – попросил он коротко, усаживаясь в кресло перед низеньким, так называемым, журнальным, столиком.

Наталья кинулась в закуток, где стоял электрочайник.

– Э, нет, голубушка, вы – рядом со мной, – профессор указал ей на стул, стоящий вплотную к креслу.

Наталья отодвинула стул на безопасное расстояние и присела на краешек.

– Михаил Сергеевич, Кузнецова будем разбирать? – пытаясь спасти Наталью, деловым тоном спросил Владимир Федорович, видимо, решив, как заведующий, взять инициативу в свои руки.

– Ах, погодите вы со своим Кузнецовым, – добродушнейшим, очень светским тоном сказал профессор, даже ручкой что-то такое сделал. – Я вот с Натальей Сергеевной поговорить хочу. Ну-с, как это получилось, что я – меломан и большой поклонник вашей сестрицы – о вас ничегошеньки не знал? У меня дома большая коллекция ее записей, но, наверное, вся фонотека есть только у вас? Может быть, обменяемся?

– Ну, не знаю, – ответила Наталья, – вообще, все права на ее фонотеку принадлежат мне, но я, по контракту с администрацией Большого театра, не могу отдавать материалы в частные руки – это не обсуждается.

Профессор взглянул на нее своим знаменитым взглядом, Наталья не дрогнула.

– Ну да, ну да, – сказал он, – перейдем к обсуждению больных. Что там с Кузнецовым?

Профессорский обход благополучно завершился через полчаса эффектным тремоло по поводу недостатка подготовленного среднего медперсонала. Чем занимались в это время бедные курсанты? Если бы знали, что перерыв продлится тридцать минут, а не пятнадцать, наверное, сбегали бы в буфет. А так простояли около двери ординаторской, тихонько переговариваясь между собой и поглядывая на часы. Профессор на то и профессор, чтобы его ожидали, как когда-то он ожидал своего учителя. Вообще-то профессор Ильин был демократичен, в меру вспыльчив и в меру отходчив, но небрежности в работе не прощал, и чего совершенно не выносил, так это наплевательского отношения к больным. «Они все видят и понимают, – говорил он, – только на своем уровне сознания. Они тоже боятся смерти, откликаются на ласку, помнят добро». Это он о детях трех дней от роду весом девятьсот граммов.

А время уже перевалило надежно за полдень, в желудке образовался вакуум. Пора было обедать. Наталья вышла из отделения и двинулась к комнате персонала.

– Наташа, – услышала она и стала крутить головой. Около двери отделения стоял один из курсантов, она его еще на обходе приметила. На кого-то он был похож, только не вспомнить, на кого.

– Наташа, ты меня не помнишь? – спросил он, подходя к ней и протягивая руку.

Руку она ему подала и добросовестно стала вглядываться в лицо. Что-то знакомое, но нет, не узнать.