– А то не знаю. Арсений Павлович узнает, про все свои операции позабудет.

– Забыл тебе сказать – исчез Арсений Павлович.

– Что значит «исчез»? Как исчез?

– На операцию не явился, где он – никто не знает.

– А ты откуда знаешь?

– «Подполковник» сказал.

– Тот самый?

– Тот. Я думаю, Арсений Павлович добирается сюда. Или уже добрался.

– Он мне звонил перед твоим приездом. Просил тебе помочь, если что. Потом стал расспрашивать, как я на него вышел, когда он там лежал. Про этих я ему не стал говорить. Сказал, Карай вывел. Слушай, а если я Карая кликну?

– Пусть это будет на крайний случай. Да и вряд ли он тебя услышит. Мне кажется, он сейчас далеко отсюда.

– Меня услышит, – уверенно сказал Омельченко. – Но ты прав, погодим. С твоим пистолетом и моим Караем мы теперь вполне нормальная боевая группа. Я им теперь такую зону устрою, сами на волю проситься будут. – Он погрозил кулаком фигуре и сделал, разминаясь, несколько наклонов и поворотов. Потом плюхнулся рядом со мной в положение для отжима и, отжимаясь, весело заговорил: – Ты верно заметил – скис я, как дохлая мышь. Они потому нас и повязали. Навешали лапши на уши – «в случае сопротивления уничтожим!» Мне зэки рассказывали – на зоне главное дело волю сломать. Думаешь, ты человек? Не надейся. Грязь под ногами у каждого, кто сильнее. Вот я и дал слабину. Борисыч тоже настроение потерял. Потом гляжу – ты в себя пришел. Теперь – пистолет, Карай. Остальные новости тоже не слабые: про Арсения, про нее… Слушай… – Он почему-то понизил голос до шепота. – Она что, не врубается, что тут и как?

– Врубается. Но, по-моему, не совсем. Считает себя хозяйкой здешних мест, а перед генералом навытяжку стоит. Если честно, я так ничего и не понял.

– Поймем, разберемся, на место поставим. Я сейчас такую мощу в себе чувствую, как заново народился. Я эту гниду генеральскую…

В это время затрещали помехами включенные динамики, и многократно усиленный генеральский голос произнес:

– Петр Семенович Омельченко, Алексей Юрьевич Николаев, просьба пройти в кабинет генерала Серова для проведения следственных мероприятий.

– Ну, я тебе сейчас устрою следственные мероприятия, – проворчал, поднимаясь, Омельченко. – Пятый угол искать будешь. Ты, Алексей, пистолет мне как-нибудь незаметно передай. Меня уже обыскали, а тебя обшманать могут. Куда идти-то?!

Фигура показала рукой в сторону «штабного» барака. Я достаточно легко поднялся на ноги, но все-таки пошатнулся. Омельченко, поддерживая, приобнял меня, и мы двинулись к «штабу». Перед входом в барак я ухитрился передать Омельченко пистолет и шепнул:

– Пока в упор не припрет, делай вид, что все, как они хотят. Применяй эффект неожиданности.

– Это еще что за фигня? – удивился Омельченко.

– Ты же охотник. Лиса в капкане притворилась, что сдохла. Освободили – она деру.

– Сроду с капканами не охотился, – прошептал, вышагивая по длинному коридору, Омельченко. – Это покойный Хлесткин был специалист. Только от него ни одна лиса не убегала. Это, что ли? – остановился он перед дверью, на которой красовалась табличка с золотой надписью: «ГЕНЕРАЛ СЕРОВ В.Е. ПРИЕМ ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ С 15 до 18 ч.».

– Сегодня что, понедельник? – в шутку поинтересовался я у Омельченко.

– Спроси чего полегче. – Он стал загибать пальцы. – Вторник сегодня.

– Тяжелый день, – с притворным вздохом сказал я и приоткрыл дверь.

– Входите, входите, – разрешил генеральский голос.

* * *

Я сразу пожалел, что со мной не оказалось моего фотоаппарата. Заснять бы то, что мы тогда увидели.

– Борис Борисович, – с места в карьер, даже не поздоровавшись, наехал я на нашего попутчика. – Где мой фотоаппарат?

Пугачев, даже глазом не моргнув, воспринял мой упрек как должное.

– Я и сам, Алексей, очень сейчас жалею, что и фотоаппарат, и ракетницу оставил там, в пещере. Но сам посуди – пускаться вплавь по подземной реке, в полной темноте с твоим фотоаппаратом на шее, сейчас и фотоаппарат и я уже бы не существовали. Мы и карабины-то с великим трудом уберегли – Петр Семенович свидетель. Правда, толку от них сейчас, можно сказать, никакого. Стрессовое состояние опасно даже для карабинов. А ты, я смотрю, вполне пришел в себя? Кстати, зачем тебе фотоаппарат?

– Ну как же, – кивнул я на собравшихся. – Где еще такое увидишь? Такое должно остаться в памяти на долгие годы.

– Прошу не отвлекаться на посторонние разговоры! Сейчас здесь присутствует все имеющее быть в наличии временное и постоянное население нашего небольшого спецпоселения. В настоящее время мне, как бывшему руководителю спецпоселения, предъявлен от имени и по поручению нынешней власти… Я правильно излагаю? – обратился он к сидевшему напротив Пугачеву.

Тот молча кивнул головой.

– … От имени и по поручению нынешней власти в лице… – он заглянул в лежащую перед ним бумажку, – …в лице старшего следователя РУБОП… Извините старика, не ведаю расшифровки этой аббревиатуры… Капитана Бориса Борисовича Пугачева… – Он отложил бумажку и по слогам произнес: – Уль-ти-матум.

Огромный и почему-то без единого окна кабинет освещали довольно тусклым светом четыре тяжелые хрустальные люстры, развешенные по периметру кабинета. Огромная картина Петрова-Водкина «Смерть комиссара», конечно копия, и не очень удачная, висела за столом генерала. Видимо, я настолько внимательно всматривался в картину, переводя взгляд с неё на генерала, что он, внимательно следивший за мной и Омельченко, по-прежнему стоявшими у дверей, оглянулся и, ткнув пальцем в картину, раздраженно заскрипел:

– Да, да! Советская власть была убита уже тогда. Когда на смену народным комиссарам заявились расплодившиеся как крысы комдивы, комбриги, начштабы и прочие, которым до народа уже не было никакого дела. Отсюда то, что имеем сейчас. Вы имеете. Угадываю ход ваших мыслей: забились в свою нору, оторвались от жизни, живут неизвестно как и для чего. Насчет меня – выжил из ума, несет черт знает что. Нетушки. Самым внимательным образом слушаю ваши вести, сообщения и прочую наисовременнейшую галиматью. Хотите знать мое мнение?

Пугачев согласно кивнул головой.

– Изложу позже. Сейчас перейдем к вашему ультиматуму.

Генерал, опустив голову, надолго замолчал.

По бокам картины висели два небольших, отлично выполненных портрета – слева Ленин, по другую сторону Сталин. Справа почти всю стену занимали большие застекленные книжные шкафы – я еще подумал тогда, каких немыслимых трудов и затрат стоила, наверное, их доставка сюда, за сотни, а то и тысячи километров от нормального человеческого жилья. Шкафы были сплошь заполнены собраниями сочинений вождей, как ни странно, большим количеством самых разнообразных словарей и несколькими изданиями энциклопедий – от Брокгауза и Ефрона до самых последних изданий. Что располагалось на нижних полках, я так и не разглядел.

«Кто же