заключаются эти чрезвычайные обстоятельства? – не меняя позы, спросила Ольга, и я разглядел, что смотрит она не на генерала, а куда-то поверх его головы. Кажется, на лицо молодого Петра, похожего на картине Сурикова на молодого вурдалака, впервые отведавшего вкус человеческой крови и готового закричать: – Еще! Еще!

– Он мне не нравится, – ворчливо сказал генерал, показав на меня пальцем. – Неряшлив. Самонадеян. Верит в Бога. Не способен логически мыслить. Поэтому не отдает себе отчета в своем теперешнем положении. Совсем как те двое, что заявились ни свет ни заря. По-моему, до сих пор не понимают, где они и что с ними произойдет в самое ближайшее время.

– А что с ними может произойти? – спросил я, сразу догадавшись, кто эти двое.

– То же, что и с вами, молодой человек. Но только после того, как вразумительно ответят на заданные вопросы. Что касается вас – извините, не ведаю пока вашего имени-отчества, – то, не смотря на покровительство Ольги Львовны, будете ожидать моего решения после выяснения обстоятельств вашего здесь появления. Кстати, те двое почему-то уверены, что вы находитесь в расположении нашей зоны. Вы поставили меня в глупое положение – я заявил, что не имею о вас ни малейшего представления. А вы, оказывается, беседуете тут как ни в чем не бывало. Представьте себе – они требуют вашего немедленного освобождения. Это было бы забавно, если бы не было так глупо.

– Вы нашли удачное слово, генерал, – поднимаясь и отодвигая стул, сказал я.

Теперь генерал был вынужден смотреть на меня снизу вверх – он не доходил мне даже до плеча.

– Откуда тебе известно мое звание? – отходя от меня на несколько шагов, спросил генерал. – Она сказала?

– Ни словечка. Сам догадался.

– Допустим, – согласился генерал. – Какое слово?

– Глупость, – сказал я.

На внезапно побледневшем лице Ольги вдруг стали отчетливо заметны все шрамы. Мне показалось, что она вот-вот упадет в обморок.

– Интересно, интересно, – заговорил генерал внезапно помягчевшим вкрадчивым голосом. – И о чем это ты столь категорично?

Строчки из отцовского письма до сих пор крутились у меня в голове и сейчас, словно что-то подтолкнуло меня, хотя какой-то частью сознания я все-таки начал осознавать грозившую мне после моих слов опасность.

– Вы думаете, что еще живы и можете что-то решать, заставлять, приказывать. На самом деле вы только тень прошлого, которая неизвестно как сохранилась и в любой момент может исчезнуть. Не понимать этого просто глупо.

– Неплохо. Я не ошибся, когда сказал, что ты самонадеян и не очень умен. Тебе еще надо учиться анализировать и делать не спонтанные и излишне эмоциональные, а логически выверенные выводы. Спешишь, ничего не зная, осудить путь, которым мы шли несколько десятилетий, жертвуя жизнями и своим будущим. А насчет того, что все это в любой момент может исчезнуть, ты, пожалуй, прав. Очень даже может. Я забыл сказать это твоим товарищам. Мне кажется, что они тоже излишне самонадеянны. Хочешь к ним?

– С удовольствием. Куда прикажете идти?

– Зачем же идти? Ты, наверное, очень устал. Тебя понесут. На руках. Донатас, помоги молодому человеку.

– Не успев обернуться, я почувствовал несильный удар в плечо. Поплыло куда-то вверх лицо улыбающегося генерала, и, говоря современным сленгом, я почти мгновенно вырубился. Судя по моему пробуждению, или, лучше сказать, воскрешению, вырубился на довольно продолжительное время.

Когда я открыл глаза, то сначала увидел вышку. Вышка наклонилась, потом выпрямилась. Я попытался сесть.

– Как ты, Леха? – спросил сидящий рядом на земле Омельченко. – Живой?

– Где Пугачев? – с трудом ворочая языком, спросил я.

– Ушел. Как понимаю, на допрос.

– Ушел или увели?

– Объявили, кто желает поделиться сведениями, кто мы и зачем, пройти в служебное помещение.

– Пошел?

– Пойдешь. Тебя как мертвяка сюда сбросили.

– Он сумасшедший?

– Кто?

– Генерал.

– Не исключено. Только от этого не легче. Надо, Леха, что-то срочно предпринимать. Влипли мы по самое не хочу. Сами влипли, никто не подставлял.

– Подождем, что Пугачев скажет.

– Если скажет.

– Что имеешь в виду?

– У меня нехорошая соображалка, что он с ними мирное соглашение подпишет. Мент с ментом и на том свете договорятся.

– Зря ты.

– Может, и зря. Подождем. Только делать что-то все-таки надо. Первым делом с этой точки слинять. Нехорошая точка, Леха. Ой, нехорошая. Со всех сторон просматривается и, соответственно, простреливается.

– Встану сейчас и пойду. Не будут они стрелять по живым людям.

– Еще как будут. Я это сразу понял. Они кто? Нежить. А нежити живого человека видеть маловыносимо. Она от него как можно скорее избавиться хочет. И столбики поставить.

– Какие столбики?

– Как всем. С номерками.

– Ты, я смотрю, совсем скис.

– Нехорошее у меня предчувствие, Леха. Надежда так и сказала: «Чего ты не в свое дело все время лезешь? Тебе больше всех надо?» – Больше, – говорю, – не надо, а чтобы по совести и по уму. – «Ну, – говорит, – такого у нас еще долго не будет. Так и помрем, не дождавшись».

– Приснилось?

– Да нет. Мы с ней часто на эту тему разговоры заводили. Один раз по ее получается, другой – по-моему. – Омельченко оглянулся на стоявшую поодаль темную фигуру. – Мне бы сейчас карабин мой. Я бы его навскидку снял.

«Пистолет!» – вдруг вспомнил я.

Сделав вид, что поглаживаю и разминаю болевшее плечо, я согнулся, словно от боли, и дотянулся наконец до закрепленного под мышкой мягкого футляра от фотоаппарата, в который я довольно удачно пристроил навязанный мне Птицыным пистолет. Пистолет, от которого я активно отказывался, был на месте.

– Болит? – посочувствовал Омельченко. – Борисыч говорит, они тебя каким-то новейшим парализующим зарядом долбанули. У нас, говорит, таких еще не имеется, но для изучения на курсах демонстрировали. Так что не такие они здесь оторванные. Снабжает кто-то втихаря. Или золотишко на сторону гонят. Сейчас ведь как? Деньга имеется, можешь и в тайге права качать.

– Петр Семенович, – прошептал я. – Пистолет.

– Какой пистолет? – не понял Омельченко.

– Птицын снабдил на дорогу. На всякий случай.

– Ну, Леха, счастливый твой бог, что обыскивать не стали. Не ожидали, видать, что у тебя оружие имеется. Теперь у нас совсем другой разговор может получиться. У них тут, как я соображаю, не так чтобы много народу. Тот, который тебя притащил, тот, который в прошлый раз меня отсюда выпер, генерал этот засохший – пожалуй, все.

– Ольга Львовна.

– Какая еще Львовна? – До него наконец дошло. Он даже вскочил на ноги. – Живая, значит? Буду теперь спать спокойно. Так она что, с ними?

– С Караем она. С кем еще – непонятно. Скорее всего, сама по себе. Странная немного. Не вздумай показать, что жалеешь ее. Она