Она наклонила голову.

– Инвесторы?

– Я хочу купить здесь театр. Перенести шоу в мое собственное место. Мне нужно быть там в субботу.

Она терпеливо посмотрела на него.

– Ну же, Джас. Я имею в виду, это звучит как забавный проект и все такое. Но местный театр? Это твой эндшпиль?

– Кензи.

– Это шанс поучаствовать в телевизионном шоу, которое будет транслироваться по всему миру. Вот он, большой прорыв. Netf ix. Перспектива главной роли. Слава. Деньги. Все то, над чем мы оба работали всю жизнь. – Она бросила на него раздраженный взгляд. – Соберись, Джас. Местный театр – это место, где актеры, которые не могут ничего сделать, уходят в безвестность. Никто бы не отказался от такого предложения.

Он поклялся своей труппе, что больше не бросит их. Обещал Холлин, что будет рядом с ней на сцене. Но… Кензи была права. Как, черт возьми, он может упустить такой шанс? Если бы у кого-нибудь из его труппы была такая возможность, он бы никогда не стал обижаться на них. Это была мечта.

– Я должен вернуться к вечеру субботы. Мне нужно быть на этом шоу.

Кензи закатила глаза.

– Так возвращайся к вечеру субботы. Прослушивание в пятницу. Вылетишь ранним рейсом в субботу утром.

Он выдохнул и сжал затылок. Это может сработать. Он может успеть и то, и другое.

– Хорошо. Я могу это сделать.

Кензи бросилась к нему и еще раз обняла.

– Потрясающе. Какой у тебя новый номер телефона?

Он отбарабанил цифры, его разум словно оцепенел.

– Я посмотрю несколько рейсов и напишу тебе позже. Не могу дождаться, когда они увидят тебя, Джас. Это будет здорово. – Кензи поцеловала его в щеку, а затем отступила назад и слегка помахала ему пальцами. – Увидимся, неудачник.

Это была маленькая шутка, которую они обычно говорили, когда расставались. Однако ему не нравилось то, что он при этом чувствовал. Он был готов к прослушиванию. Но он не собирался снова начинать отношения с Кензи.

Прослушивание.

Проклятье. Как, черт возьми, он собирается сказать об этом труппе?

Более того, как он скажет это Холлин?

Холлин вбежала в туалетную комнату «обходного решения» и прислонилась к раковине, пытаясь справиться с эмоциями и не потерять самообладание. Она уже была потрясена, увидев Джаспера с его бывшей. Его невероятной красоты бывшей. Эта женщина была не просто хорошенькой. Она была такой великолепной, что могла бы вскружить голову любому человеку любого пола или ориентации. Лощеная, стройная, во всем сшитом на заказ.

Холлин ощутила всю свою неловкость по сравнению с этой женщиной. А потом Джаспер представил Холлин как гостью, писательницу, по сути, «просто какую-то цыпочку, о которой тебе не нужно беспокоиться». Возможно, она смогла бы справиться со всем этим, если бы не услышала, что сказала Кензи, когда Холлин возвращалась в репетиционный зал. Она не слышала ответа Джаспера, но слышала вопрос Кензи. «Что с ней не так?»

Унижение снова и снова охватывало Холлин, заставляя ее глаза наполняться слезами. Проклятье. Не должно иметь значения, что о ней подумала какая-то случайная женщина. Ну и что с того, что эта женщина была бывшей Джаспера? Ну и что с того, что однажды она станет какой-нибудь знаменитой актрисой? Но после нескольких дней попыток уговорить себя насчет предстоящего шоу Холлин не стоило слышать резкую реакцию незнакомки, увидевшей ее тики. Было ли это тем, что подумают все, когда она выйдет на сцену в субботу вечером?

Что с ней не так?

Она уставилась на свое отражение в зеркале. Макияж начал размазываться, на щеках запрыгал тик. Что с ней не так? Она ненавидела то, что не могла заставить свои мышцы работать так, как требовалось. Не может безмятежно улыбаться и притворяться, что все в порядке. Все остальные в этом мире носят маски. Ее же маска постоянно ускользает и выдает все ее секреты. Похоже, кто-то нервничает. Посмотрите, кто-то не уверен в себе. Посмотрите, у кого что-то не так.

Слезы скатились по ее щекам, и она вцепилась в край раковины, пытаясь заставить себя успокоиться.

Дверь в ванную распахнулась, и Холлин выпрямилась, быстро вытирая лицо. Однако Моник все заметила и нахмурилась.

– Привет, милая. Ты в порядке?

Холлин кивнула, но это вышло как-то чересчур энергично.

– Я в порядке.

Моник склонила голову набок.

– Конечно не в порядке. – Она подошла и обняла Холлин за плечи, прижимая к себе. – Что происходит? Мы не слишком много вывалили на тебя сегодня вечером?

Холлин поперхнулась, у нее вырвался тихий всхлип. Она заметила, что вся труппа «Да здравствует Да» очень легко относилась к физическим прикосновениям. Объятие заставило ее почувствовать себя еще хуже, потому что Моник как будто давала ей понять, что теперь она – часть их маленькой театральной семьи. И ей придется их разочаровать.

– Прости. Я не думаю, что смогу это сделать.

Моник не отпускала ее и заговорила успокаивающим тоном.

– Что-то случилось? Ты же отлично справлялась. Мне показалось, что тебе было весело.

– Было, – подтвердила она, – но я не думаю, что смогу справиться с незнакомцами, которые смотрят на меня, задаваясь вопросом, что со мной не так.

– Что с тобой не так? – повторила Моник, хмуро глядя на нее в зеркало. – Холлин, милая, с тобой все в порядке. Все мы – дети божьи. Красивые и замечательные по-разному, по-своему. И если кто-то судит нас за то, что мы не можем в себе контролировать, то к черту и их, и лошадь, на которой они приехали.

Холлин подавилась смехом.

– Какая красочная проповедь.

Моник усмехнулась, вытащила из автомата бумажное полотенце и протянула ей.

– Теперь ты понимаешь, почему моя церковь не приглашает меня выступать.

Холлин взяла полотенце и промокнула глаза.

– Не знаю. Но мне кажется, что в ту минуту, когда я обретаю некоторую уверенность, мир тут же напоминает мне, что я должна сидеть тихо.

Моник выпустила ее из объятий и повернулась с сочувствующим выражением лица.

– Дорогая, все в порядке. Первые несколько месяцев, когда я импровизировала, я нервничала так, что меня рвало перед каждым выступлением.

Губы Холлин приоткрылись. Она никак не могла себе представить, чтобы смелая Моник Ротик чего-то боялась.

– Ты не странная, если волнуешься перед выходом на сцену. Это стопроцентно нормальная реакция на уязвимость перед другими. Вот почему на тех уроках импровизации, которые мы проводим, так много людей либо вообще не являются, либо сидят сзади. – Она улыбнулась. – Но кайф приходит от того, что ты забиваешь на страх и выступаешь, несмотря на все эти эмоции. Когда ты делаешь это, ты уходишь с чувством, что можешь завоевать весь этот чертов мир, потому что понимаешь, особенно в комедии, что лишила других возможности стыдить или смущать тебя. Ты уже смеешься над собой. И что остается им? Ты забрала все их боеприпасы и рассовала их по собственным карманам. – Онаразвела руками. – Люди хотят посмеяться над моим размером. Я уже опередила их в этом. Они хотят назвать меня болтушкой. Я уже присвоила себе это прозвище. У них ничего нет. Они не имеют права голоса по поводу того, как я отношусь к себе.