Но генерал не замечал, что он переполнил меру терпения Павла. Ответ на последнюю депешу был уже не от самого Императора как прежде, а от канцлера, и отличался крайним лаконизмом. «Его Императорское Величество, писал тот, по прочтении письма вашего высокопревосходительства от 24-го января, повелел отвечать вам, что высочайшая его воля состоит в том, чтобы вы ничем другим, кроме выдачи пленных, не занимались, и затем немедленно возвратились, как только поручение это будет исполнено».

В донесении об исполнении поручения, представленном уже Императору Александру, Спренгтпортен излагал вкратце весь ход своих действий, денежный же отчет на сумму до 200. 000 р. просил дозволения представить лично Государю[121]. Насколько Александр Павлович был доволен донесением, неизвестно; но, во всяком случае, Спренгтпортен поступил ловко, отправив его с князем Долгоруковым, одним из состоявших при нем офицеров, любимцем Александра.

Без сомнения теперь Спренгтпортен не затерялся, как было при Императрице Екатерине и в начале царствования Павла. Потому ли, что в нем был признан административный талант, или находили неудобным пребывание его в Петербурге при натянутости личных отношений Императора Александра и короля Густава Адольфа IV, но в следующем же 1802 году Спренгтпортен уже совершает на казенный счет, в сопровождении нескольких чиновников, продолжительное путешествие по Европейской России, Сибири, Кавказу, а потом и за границей. Поездка имела весьма легкий, описательный характер. Бенкендорф и Ставицкий, состоявшие при шефе экспедиции, разъезжали в стороны и сообщали ему коротенькие отчеты, или вернее наброски; состоявший по художественной части Карпов делал кое-какие рисунки. Спренгтпортен также был отчасти художник, и отдавая постоянные досуги свои поэзии и литературе, занимался кроме того и рисованием. В путешествующем обществе были еще: жена Егора Максимовича (третья), малолетний сын Карл Егорович, гувернер, француз Роберт и итальянец Пасквини. Позднее присоединился еще сын бывшего потом министра финансов, молодой Гурьев, ездивший, впрочем, на собственный счет.

В октябре Спренгтпортен был уже на Байкале. Впрочем, переписка его дает очень смутное понятие о поездке по Сибири, и даже вовсе нельзя руководясь ею представить себе его маршрут. 1803 год он употребил на проезд по Казанской, Саратовской и Симбирской губерниям; летом сделал прогулку по Волге, был потом на Кавказе, где лечился местными водами, наблюдал черкесов и калмыков. На обратном пути он посетил Эльтонское озеро, Камышин, Дон, Воронеж, Харьков, Полтаву и приехал на отдых в Херсон, где встретил новый 1804 год. Накануне его наступления, 31-го декабря, Спренгтпортен послал Государю рапорт за 8 месяцев этого, второго уже, года своего путешествия. Собственно рапортом, особенно всеподданейшим, эту бумагу, как и другие подобные им прежде писанные, никак нельзя назвать. Ни тени серьёзных, обдуманных соображений, тем менее выводов и заключений, даже какой-нибудь системы. Даже в почерке была та же небрежность, которой не без остроумия укорял приятель его Казанова. Императрица Екатерина прямо отказывалась читать его автографы[122]. В «рапорте» своем, на шести страницах, Спренгтпортен рассказывал, что администрация посещенных мест делает свое дело, а он занимается более художественной частью (partie pittoresque), в подтверждение чего и представил в нескольких эскизах костюмы инородцев, приложил и две карты кавказских кислых и горячих источников, оговариваясь что они собственно для Кочубея, назначенного тогда министром внутренних дел. На Кавказе, по объяснению Спренгтпортена, он задался задачею собрания всех сведений для изучения линии защиты этого края, но отлагал говорить, так как предпочитал представить об этом доклад на словах по возвращении. Такой прием был вообще свойствен нашему генералу. К тому же письменное изложение требовало труда, системы, действительного изучения, и притом подвергало автора возможности серьезной критики. На словах другое дело. В настоящем случае он не стесняясь заявлял Государю, что желает действовать на него помимо посторонних суждений, потому что легко может случиться, что, «я не буду на этот счет общего со всеми мнения, а потому предпочитаю, Государь, сохранить до возвращения моего счастье говорить с вами об этом с той откровенностью, которой вдохновляет меня преданность вашим интересам и славе вашей империи».

Что говорил Спренгтпортен Императору Александру по возвращении в Петербург, и даже говорил ли что, — так как возвратился лишь через два года, — неизвестно. Но о том, что он, вероятно, говорил бы, можно заключить по письму, одновременно посланному к гр. Кочубею. Ссылаясь на свой всеподданнейший рапорт, он развивал значение кавказских минеральных вод и описывал дурное их устройство, сильно порицал постройку на Кавказе крепостей, когда довольно было бы по его отзыву десятка пушек, для того чтобы держать все в порядке; говорил об астраханских рыбных промыслах и осуждал их монополию. Вообще обо всем понемножку. В Грузии не был, поясняя, что его, и не очень хотели там видеть. Графу Ливену он писал о своих дальнейших экскурсиях, имевших вообще характер приятной прогулки, в кругу семьи, со всем комфортом и на казенный счет. Время с февраля по апрель он отдал поездке по Крыму, куда в путешествие Екатерины в 1787 году, он, как известно, допущен не был. Затем в Константинополь и Корфу. На проезд из Севастополя маркиз Траверсе обещал ему военное судно. Ливена он просил о содействии к испрошению на то соизволения Государя; притом, дело не ограничивалось переездом до Оттоманской столицы: он выражал желание и в Архипелаг проехать также под прикрытием военного флага. Просил о кредитиве на Константинополь годового оклада его пенсии, и даже о передаче банкиру всего жалованья за год вперед, чтобы иметь — откровенно объяснял он — выгоду на курсе, который может упасть. Все желания этого, в своем роде, счастливого человека были исполнены, и в течение 1804 года мы видим его путешествующим по Востоку. Следующую зиму он провел в Корфу, а лето 1805 г. на водах в Бадене. Отсюда он собирался было уехать в ожидании приезда Александра Павловича, и невозможности, по болезненному состоянию, соблюдать установленный этикет; но граф Разумовский из Вены успокоил его заботы и волнения. Затем Спренгтпортен провел несколько времени в Венгрии и был, кажется, свидетелем Аустерлицкого боя.

Проследив целые 20 лет пребывания нашего героя в России, или вернее в русских чинах и на русском содержании, мы подошли к эпохе покорения Финляндии, где вновь, хотя опять не надолго, проявилась суетливая, энергическая, пожалуй, но своекорыстная деятельность этого человека. На склоне дней он оказался вновь пред той же задачею, которая поднимала в голове его, в более молодые годы; целые вихри честолюбивых мечтаний. Но само это событие, также как и служба Спренгтпортена, тесно переплелись между собой во множестве подробностей, которые