подумать: не готовит ли он под рукой и под видом признательности России такого сюрприза, который удивит всех и осчастливит Швецию? Императрице Екатерине он давал буквальное значение своих фраз; королю Густаву предоставлял читать между строк.

Как бы то ни было, «далекий от того чтобы изменить интересам Швеции и работавший как может быть никто для её счастья», Спренгтпортен за несколько дней до приведенного письма от 30-го июня, развивал Императрице мысль о поиске с флотом и десантом к берегам Швеции и даже к самому Стокгольму. С этой мыслью Спренгтпортен был послан к адмиралу Грейгу 22-го июня. Но умный адмирал понял, с кем имел дело. Два дня после письма к Нолькену, именно 3-го июля, он поспешил представить Императрице другую промеморию об известной диверсии со стороны Ладожского озера. Командование поручалось ему же, «далекому от измены Швеции» Спренгтпортену. Наместник Тутолмин изо всех сил торопил формирование отряда, очевидно побаиваясь шведского выходца, являвшегося ему по письмам в ореоле восходящего петербургского светила. В течении месяца все готовились к исполнению блестящей идеи. Спренгтпортен уже выступил в Олонец, — как неожиданно вызван был в Петербург.

В шведском лагере возникла аньяльская конфедерация, и Спренгтпортену поручены ближайшие сношения с заговорщиками. Здесь он был вполне в своей сфере интриг и подпольных действий. Он переезжал с места на место, переписывался и виделся с конфедератами, писал Императрице рапорты, удостоверявшие, что все идет прекрасно, сбивал людей подкупом и т. п. Но и вся эта возня, вместе с потраченными деньгами, не привела ни к чему.

Кампания следующего 1789 г. была решительной для Спренгтпортена. Предстояло в качестве отрядного начальника встретиться лицом к лицу с отечеством. После похождений прошедшего года Спренгтпортену нечего было ждать от Швеции: его голова была оценена в 3. 000 риксдалеров. Дальнейшее известно: на переправе у Парасальми он ударил со своим отрядом на авангард Финнов, был отбит, ранен и едва спасся от плена. И все это — «не измена»!

Окончательное падение Спренгтпортена совершилось. Пролитая кровь, так часто искупающая многие прегрешения, в настоящем случае наложила несмываемую печать отвержения и проклятия. Никакие софизмы, которыми этот эгоист старался потом облегчить бремя легшего на него позора, не уменьшат меры вины его. Абоский гофгерихт, суд той самой Финляндии, которую Спренгтпортен желал будто бы освободить от шведского ига, избивая финляндцев русскими пулями и штыками, этот суд приговорил его заочно к смертной казни, и ненавистное тогда громадному большинству шведского, также как и финского народа, имя пригвождено было к виселице.

Любопытно взглянуть, как объяснял свое поведение сам Спренгтпортен? Для большей ясности следует припомнить, что война 1888 г. начата была Густавом без согласия сейма. В начале войны Дания взяла было сторону России, и отряды её осадили Готенбург. Густав покинул тогда Финляндию, поспешил в Швецию, заставил Датчан снять осаду, оттеснил их и торжествующий возвратился в Стокгольм, сопровождаемый преданными ему далекарлийцами. Население приняло его с восторгом. Созванный затем сейм принял все предложения Густава, в том числе и о предоставлении королю права объявлять войну. Аньяльская конфедерация разрешилась смертной казнью одного только, самого дерзкого из её коноводов, полковника Хестеско. Такой исход военного бунта, притом в виду неприятеля, следует считать даже и в наше более мягкое нежели 100 лет назад время, крайне умеренным и гуманным.

Аньяльскую конфедерацию Спренгтпортен оправдывал в таких выражениях.

«Так как король, наш государь, отнял наши права, расторг узы, его с нами связывавшие, играл своими клятвами, то и нам также вполне дозволено нарушить связи нас с ним соединяющие, и в качестве законных защитников прав угнетенного гражданина, обратить его к справедливости. Если это рассуждение несогласно с логикой прусского солдата, то оно в понятиях саймского крестьянина. Свободный человек увидит в этой катастрофе лишь силу законов, государственный человек признает в ней бунт, а спокойный философ почтит в молчании веления Промысла, которому угодно иногда приводить в замешательство дела несправедливые и вероломныя».

Свое личное участие в первой кампании Спренгтпортен так объяснял в записке поданной Императору Павлу:

«Здесь шла речь не о том, чтобы поднять оружие против Швеции, а чтобы побороть самоуправство государя, который, объявляя войну России, тем самым объявлял ее и отечественной конституции. Он топтал ее ногами, опрокинув храм, в коем он клялся. Честь, любовь, благо сограждан, все запрещало г. Спренгтпортену оставаться нейтральным в споре, касавшемся свободы родины и прав, к поддержке коих обязывало его рождение».

Участие во второй кампании, участие кровавое, он мотивировал в следующих выражениях:

«Вторая кампания требовала других средств. Насилованный угрозами разъяренной черни, сейм опрокинул конституцию», распростер королевскую власть превыше законов, заковал Швецию в цепи, возвел Финляндию на эшафот, уничтожил и рассеял Аньяльскую конфедерацию, столь гордую в начале и столь податливую в конце, несчастье которой заключалось в слишком большом доверии к справедливости её дела, Нужно было, поэтому, взять шпагой обратно, что было потеряно пером, и вот в силу этой решительной необходимости, на Парасальмском мосту пролилась кровь Спренгтпортена.

Во всех этих тирадах много красноречия, но очень мало истины. Начать с первой кампании. Дело шло не о том, чтобы поднять оружие против Швеции, писал Спренгтпортен. Что же, однако, как не вооруженное нападение предлагал он Екатерине, прося дать ему две с половиной тысячи солдат и несколько судов из эскадры Грейга для нападения на Стокгольм, или же ведя свой отряд из Петрозаводска для диверсии в Корелии и Саволаксе? Если дело не дошло в этих случаях до крови, то по причинам совершенно от Спренгтпортена не зависевшим. В трескучих фразах о сейме 1789 г. и о мертворожденной Аньяльской конфедерации правды не больше. «Швеция в оковах! Финляндия на эшафоте!» Нечто ужасное, а на деле — риторические красоты, не более. Если имя Спренгтпортена, за неимением его самого в наличности, было пригвождено к виселице, или голова Хестеско — единственная — упала под топором палача, то это далеко еще не вся Финляндия. Да и где, спрашивается, и когда не казнят смертью изменника, проливающего кровь своих соотечественников, как Спренгтпортен, или дерзкого бунтовщика ни пред чем не останавливающегося, как Хестеско? Они, Спренгтпортен и комп., явились защитниками попранных прав их шведских сограждан, которых Густав заковал в цепи! Ложь явная. Правда, этот король с нескрываемым презрением относился к олигархической дворянской оппозиции[114], но прочее население было ему предано и охотно предоставило ему расширенные права. Этими правами не наложены на Швецию, а сняты с неё тяжелые оковы. С 1721 года, с Ништадтского мира, она носила их и ослабевала под ними все более и более. Государственный строй, узаконенный при заключении