этого мира, давал широкие права покупному сейму, к ущербу действительной и мощной власти короля; он приводил Швецию все более и более в упадок. И вот Густав начинает войну с целью не только сбросить это бремя, но и возвратить область прежде утраченную. Другая сторона, Россия, естественно принимает все меры борьбы против этих реставраторских стремлений, что совершенно в порядке вещей. И что же? Спренгтпортен присоединяется к этой самой России, желающей держать Швецию в прежних «узах», агитирует между заговорщиками против короля-реставратора, склоняет к измене ему подкупом, действует, наконец, против него и родины с оружием в руках. И чем оправдывается? Тем, что он хотел привести короля на путь долга, т. е. к сохранению прежней конституции, а с нею и ярма России. — Не более правды и в тираде Спренгтпортена со ссылкой на мужика с Саймского озера, как на поборника революции против короля. Аньяльская конфедерация именно показала, что финский солдат, т. е. тот же мужик, знать не хотел про неповиновение королю, и когда фон-Оттеры и Хестеско взвели на них эту напраслину, то «саймские мужики» как один человек отвергли ее и поклялись королю в верности и послушании. На том самом сейме 1789 г., который Спренгтпортен так оплакивает, именно финское крестьянство удостоверяло, что и во всей Финляндии не найдется ни одного крестьянина, который неправо помыслил бы против своего короля и отечества. Спренгтпортен привел пример саймского мужика для антитезы с прусским солдатом. Но сравнение вышло совсем неудачно. «Логика», т. е. дисциплина пруссака, создала монархию Фридриха Великого; а взваленное на плечи финского мужика свободомыслие довело Швецию до позорнейшего упадка и продажности, коих Спренгтпортен едва ли не был одним из лучших образчиков.

III. В России на пенсии

После боя при Парасальми, раненый Спренгтпортен не принимал уже более участия в военных действиях и остался не у дел. Для политической интриги, для «влияния на умы» помощью золота также не было места, и когда пошли в 1790 г. окончательные переговоры о мире, был уволен для лечения к Барежским водам. Нужно полагать, что Екатерина, не желая ссориться с Густавом, избегала нахождения Спренгтпортена в России, а тем более в столице или вообще поблизости границы со Швецией. В 1791 году он просил об увольнении от службы, с награждением чином генерал-лейтенанта. Уволен он не был, но и награжден чином не был. При этом Императрица не выказала, по-видимому, особого ему внимания[115]. Затем он проживал постоянно за границей. Карлсбад, Теплиц, Эла-Шапель, Пирмонт — вот места, которыми помечались его письма. Здесь жизнь его текла в свое удовольствие. Он переезжал с места на место, тратил деньги, делал долги, писал плохие французские стихи, переписывался с Казановой и друзьями. Петербургских своих доброжелателей он также не забывал; графу Безбородко писал в самых почтительных выражениях, не менее почтительно напоминал о себе графу Зубову, ожидая от него «приказаний». Из ответных писем некоторых лиц, как Зубова, князя Куракина, Разумовского, видны вежливые, но совершенно холодные к нему отношения. В 1792 году он приезжал в Петербург для устройства своих дел. Желая представиться Императрице, он предварительно зондировал графа Зубова.

Быть может к этому времени относится своеобразная просьба Спренгтпортена на имя Императрицы, к сожалению не помеченная ни годом, ни месяцем, в которой он просил о выдаче ему содержания вперед… за четыре года. (Или она писана в начале его карьеры, в 1787-88 годах?. Неизвестно какая резолюция последовала по этому совершенно особенному домогательству[116].

Как у всех знатных особ были свои банкиры, так и у Спренгтпортена в этой роли состоял придворный банкир барон Сутерланд. Однако этому финансовому тузу скоро надоело возиться с вычетами из жалованья генерала, и он, высылая ему в 1791 году 6. 061 р., дал понять, что делишки его, Спренгтпортена, причиняют ему «du chagrin». Последний поспешил поставить банкира на свое место. «Я не люблю браниться издалека, иначе я сказал бы вам, господин барон Сутерланд, что таким тоном не пишут лицам, которые имеют право на некоторое внимание. Впрочем, я не понимаю, что вы называете огорчением, которое причиняют вам мои маленькия дела». За Сутерландом следовали другие лица, с которыми также выходили недоразумения, отчасти по неудовольствию на протесты векселей, отчасти по случаю задержки содержания.

1-го марта 1795 года Спренгтпортена произвели в генерал-поручики и прибавили 1. 800 руб. в год содержания, так что он получал, как выше сказано, до 10. 000 рублей. Это не улучшало однако его положения, и финансы барона были очень плохи: пожалованных при вступлении на службу крестьян уже не было; на новое пожалование поместий правительство было неподатливо, хотя он и мотивировал свои просьбы всякими доводами, в том числе и необходимостью устроить положение вывезенного из Швеции сына, уже майора русской службы и георгиевского кавалера[117]. Содержание шло на покрытие одних долгов, а другие являлись в большей еще цифре.

Но годы шли, не стало Екатерины, пошли перемены, и для нашего героя наступили совсем черные дни. Затруднения в выдаче содержания достигли последней степени. Из кабинета отпуск его передан в комиссариат, и Спренгтпортен тщетно настаивал у своего банкира, теперь уже Manset fils, на присылке денег. Тот упорно молчал. Еще с июля 1796 г. получения вовсе прекратились. Спренгтпортен, сидя в Теплице, бедствовал, переписывался с Казановой и сочинял стихи, а кредиторы в Петербурге грозили даже конкурсом. В декабре он писал Императору Павлу; в феврале 1797 г. писал вторично, объясняя, что надеялся ехать в Петербург, «чтобы быть полезным на службе обожаемого Государя», но так как горячие ванны расстроили его нервы, то ему надо сперва ехать в Пирмонт. Поэтому он просил разрешить ему пребывание за границей до конца года, с сохранением содержания. Не получив ответа Спренгтпортен в июле написал Павлу Петровичу третье письмо, в котором ссылался на прежде обещанную ему благосклонность. Дело, наконец, разъяснилось: содержание оказалось ассигнованным до конца года, но — лишь в размере жалованья по чину; столовые же деньги и разница на курсе вовсе прекращены… Спренгтпортен лишился, по его вычислению, около трех четвертей его средств. От 30-го января 1798 года, все из Теплица, он писал некоей mademoiselle М. (вероятно баронессе Местмахер): «Знайте же, что на берегах Невы у меня отняли пожизненную ренту, пожалованную мне благодетельной женщиной; нашли, что вместо 10. 000, я могу довольствоваться и 2. 700 рублями… После этого не прав ли я, любя женщин, дорожа их властью и ненавидя мужчин, когда лучший из них, самый великодушный и наиболее любимый, мог так жестоко разрушить здание счастья,