Констатировать неизбежный прогресс демократии и поддержать согласие между нею и политической свободой – такова задача Токвиля, такова идея, одушевляющая все его произведения. Эту идею он проводит с наибольшею настойчивостью, силою и горячностью. Стало быть, его индивидуализм выше индивидуализма Бенжамена Констана или Ройе-Коллара. И действительно, отстаивая с упорством и блеском права индивидуума, Токвиль склонен видеть в современном ему индивидуализме скорее опасность, нежели благо. Он указывает, что это слово недавнего происхождения и находится в некоторой связи со словом «эгоизм», хотя и отличается сильно от последнего[1176]. В индивидуализме он видит прежде всего стремление изолировать себя и своих близких от остальной массы общества и замкнуться в небольшом кругу. Он показывает, что демократия благоприятствует такому стремлению. При старом социальном строе «все граждане составляли одну длинную цепь, тянувшуюся от крестьянина до короля: демократия разбивает эту цепь и ставит каждое звено отдельно»[1177]. Таким образом, индивидуум «постоянно возвращается к самому себе», и ему грозит опасность очутиться «совершенно запертым в пустоте своего собственного сердца».

Для избежания этой опасности американцы воспользовались свободой; они не только дали народу возможность выбирать своих представителей, но предоставили «политическую жизнь каждой части территории, чтобы умножить до бесконечности для граждан случаи действовать сообща и заставить их постоянно чувствовать зависимость друг от друга»[1178]. Следовательно, политическая организация должна способствовать ясному сознанию той мысли, «что долг человека и вместе с тем его выгода заключаются в работе на пользу себе подобных»[1179]. Но разве это не то же чувство солидарности, бывшее одним из элементов индивидуализма, как его понимали мыслители XVIII века? Токвиль всегда выражает свои идеи в конкретной форме и предлагает нам на рассмотрение данную местную власть, данную форму гражданской ассоциации в Америке. Совершенно верно, но эта ассоциация и эта власть имеют своею непосредственной целью создавать или поддерживать солидарность между согражданами, между людьми.

В этом оригинальная черта индивидуализма Токвиля и в то же время одно из характерных отличий демократической школы от либеральной.

Первыми учителями Ламартина[1180] в политике были де Местр и Бональд. Хотя он рано покинул их и стал словом и делом служить демократии, политика всегда соединялась у него с религиозным, точнее, христианским чувством. «Мне чудилось, – писал он в конце своей жизни по поводу впечатления, произведенного на него в юности произведениями де Бональда, – мне чудилось, что социальная истина нисходит с библейских высот и является единой для христианского и для политического мира»[1181]. Это видение никогда не изгладится из его ума.

Пришествие демократии с ее учреждениями, пишет он в 1834 году, означает наступление «евангельской эпохи». А в 1843 году: «Святая и божественная мысль демократии и французской революции… не что иное, как эманация христианской идеи, в приложении ее к политике»[1182]. Демократия и республика, говорит он, наконец, в 1848 году, в речи к народу по случаю провозглашения конституции «в принципе являются настоящим царством Божиим». Общественный строй, установленный этой конституцией, представляет «после Евангелия» прекраснейшее творение разума[1183].

Идеи равенства, братства и свободы Ламартин действительно находит в Евангелии; а в этих идеях – все содержание демократии. Начиная с 1831 года Ламартин ставит задачей своего времени организацию демократии, т. е. «освящения политического и гражданского равенства всех людей перед государством»[1184] и содействия «политическому и гражданскому милосердию» в форме свободы[1185]. Я не беру здесь Ламартина как человека, со всеми превратностями его бурной карьеры; наоборот, под изменчивой поверхностью событий я ищу руководящую идею. Можно сказать, что она получает у него определенное выражение уже в 1831 году и никогда не изменяется. Ламартин сделался настоящим и бесспорным главою временного правительства не только вследствие своего красноречия и таланта. Никто деятельнее его не работал для популяризации понятия демократического государства; никто не представлял его себе возвышеннее, благороднее и правильнее.

«Современная социальная, или представительная, власть заключает в себе истину лишь постольку, поскольку правильны выборы, а выборы истинны лишь постольку, поскольку они всеобщи». Эта фраза Рациональной политики содержит в зародыше всеобщее избирательное право. Автор снабжает ее комментариями, которые ослабляют ее непосредственное значение, и долго еще, установив принцип, он будет соглашаться на его ограничения. Он соглашается на них в 1834 году[1186]; соглашается даже в 1842-м, хотя в этом же году он направляет всю силу своей аргументами в защиту принципа[1187] и не колеблясь говорит, уже не в палате, а перед избирателями, что «истинная точка зрения правительства должна заключаться в массах, ибо там страдания, там права, там сила»[1188]. Он возобновляет, наконец, эти ограничения в 1843 году[1189]. Но в 1847 году верховенство народа, фактически осуществленное всеми гражданами, становится для него «догмой»[1190]. Отныне «политическая истина» означает «народ», т. е. «разум, право, интересы и волю этих 35000000 человек, без всяких исключений, предпочтений и привилегий»[1191]. Когда, наконец, революция унесла с собой режим 1830 года, никогда не понимавший и не хотевший понять «своей демократической миссии»[1192], первым восклицанием Ламартина (25 февраля) было следующее: «Мы основали эгалитарную республику, в которой… только один народ, состоящий из совокупности всех граждан; в которой публичное право и власть слагаются из права и вотума каждого индивидуума…»[1193] Несколько дней спустя появляется знаменитый манифест к французскому народу. «Изданный нами временный избирательный закон обеспечивает народу в такой мере, как никогда и ни у одного народа в мире, широкое пользование высшим правом человека, правом своего собственного верховенства… Каждый взрослый француз является гражданином с политическими правами. Каждый гражданин – избиратель. Каждый избиратель – носитель верховной власти. Все обладают абсолютно равными правами. Ни один гражданин не может сказать другому: у тебя больше верховной власти, чем у меня»[1194].