по большей части для заезда и выезда во дворы, не ремонтировался лет пять и весь был покрыт выбоинами и ямами, достигающими местами невероятной глубины, чем напоминал скорее тестовую трассу для проверки ходовых качеств внедорожников, нежели проезжую часть. Согласно закону подлости дыры здесь располагались в таком порядке, что какие бы чудеса управления не проявлял водитель, пытаясь объехать их, ему все равно приходилось попадать туда колесами и хорошо зная это Майский, старавшийся за неимением средств не портить свою старую машину зазря, сбросил скорость, так что почти остановился, и принялся медленно преодолевать протянувшуюся впереди полосу препятствий.

В этот момент позади него раздался короткий звуковой сигнал. Он посмотрел в зеркало — сразу за ним вплотную двигался какой-то легковой автомобиль. Майский продолжил ехать в прежнем темпе, а через секунду сигнал повторился, но уже громче и намного продолжительней: сзади настойчиво требовали, чтобы он прибавил скорости. Наконец не выдержав, водитель следовавшего за ним автомобиля решил обогнать его слева; но как оказалось, он не сильно-то и спешил, потому что, поравнявшись при обгоне с Майским, сбросил скорость, открыл окно и, поворотившись в его сторону, начал эмоционально сообщать какую-то информацию. Судя по возбужденному выражению лица водителя, информация эта была очень важной, но Майский не только не открыл окно, но даже ни разу не взглянул на него, а, протащившись по ямам еще метров десять, благополучно отвернул вправо в свой двор. Тут он с облегчением отметил в зеркало, что автомобиль не последовал за ним, а проехал дальше по проулку: ступор, в который впал было Майский, прошел, и душа его переполнилась чувством собственного достоинства. Он вдруг испытал настоящее ликование и даже какое-то высокомерное злорадство от мысли, что все возмущение и крики обругавшего его сейчас водителя остались совершенно без внимания, не будучи даже услышанными, а сам он все равно поступил так, как счел нужным.

Майский заехал во двор, чтобы поставить автомобиль в гараж. Ему еще нужно было забрать Алину, но детский сад находился неподалеку и он решил прогуляться до него пешком. Гараж же его только назывался так гордо «гараж», на самом деле представляя собой маленький металлический контейнер, брошенный прямо во дворе дома в стороне под деревьями. Поставив в него машину, Майский сразу же направился за племянницей.

Путь в детский сад пролегал через большой открытый рынок, про который Майский совсем забыл; увидев же сейчас его впереди, он сильно пожалел, что решил прогуляться пешком. Это место нервировало его непременно стоявшей здесь жуткой вонью, грязью и шумом, подобные которым можно было встретить еще только на вокзале и, пожалуй, нигде больше. Но особенно его раздражала толпа народу, в любое время дня битком заполнявшая рынок.

В последние несколько лет у Майского развилась стойкая неприязнь к местам с большим скоплением людей. Началось это некоторое время спустя после его переезда в Я-ск. Тогда еще его стали посещать разные навязчивые мысли, если рядом с ним присутствовали посторонние люди. Поначалу эти мысли появлялись у него в какие-нибудь отдельные моменты, как правило, в ситуациях, когда необходимо было использовать вторую руку. В этом случае Майского охватывали сильнейшие сомнения: он начинал волноваться и толком ничего не мог сделать. Размышляя над этим позже, он видел, что все его переживания были надуманными, а один он легко справлялся и не с такими задачами; но в присутствии кого-либо еще Майский неизменно впадал в совершенное окаменение и терял способность к любым действиям.

Со временем эти невесть откуда взявшиеся терзающие его сомнения и неуверенность начали нарастать как снежный ком, проявляясь все чаще и чаще. Он совсем перестал есть в общественных местах, потому что если за столик к нему подсаживался кто-нибудь, то у него тут же все сыпалось с руки. Майского как будто парализовывало: движения его становились неуверенными и скованными, рука начинала дрожать, еда валилась со столовых предметов или вставала поперек горла, так что он с трудом проглатывал ее, производя при этом громкие и напряженные звуки. Очень скоро он начал ощущать себя не в своей тарелке уже повсюду: идя по улице, стоя в очереди, находясь в лифте, в автобусе — нигде не мог он расслабиться или отвлечься. Все его мышцы были постоянно напряжены, и это внутреннее напряжение явственно отражалось в топорных и нелепых движениях тела. Подчас он впадал в такое остолбенение, что не решался даже пошевелиться, даже сглотнуть слюну, и мог подолгу без малейшего движения пребывать в совершенно неудобных и несуразных позах.

От этого Майскому было невыносимо тяжело находиться на людях. Он старался теперь как можно реже выходить из дома, а передвигаться предпочитал исключительно на машине, даже если требовалось проехать всего пару кварталов. Но сегодня ему вдруг захотелось сходить до садика пешком. Неожиданное желание возникло у него, наверное, впервые за несколько месяцев; при этом он совсем забыл, что придется пройти через рынок — столь нелюбимое им место, и сейчас, приближаясь к его воротам, заранее уже весь зажался и напрягся.

Только Майский прошел за ворота, как его окружили четверо попрошаек. Троих из них он знал — это были местные бомжи-алкоголики; мужчины, возраст которых невозможно было определить даже приблизительной. Косматые, бородатые, одетые в какие-то бесцветные оборванные одежды с грязными напрочь заплывшими лицами, огрубевшими голосами и неизменным перегаром, они постоянно дежурили у железных ворот рынка, приставая к прохожим с просьбой «помочь», летом ночуя прямо тут же, у входа, и лишь зимой перемещаясь для сна туда, где можно было бы укрыться от снега. Четвертый бомж (его Майский видел впервые) оказался совсем молодым мужчиной, лет двадцати пяти, с нормальным, не пропитым еще пока лицом, но такой же грязный, в пыльных серых лохмотьях. Он подлетел вместе с остальными и принялся громко выкрикивать: «Дайте десятку!».

Увидев бомжей, Майский сжался еще сильнее, нахмурил лицо, сдвинул брови и ускорил шаг, стараясь не обращать на попрошаек никакого внимания. Он знал по своему опыту, что стоит ему хоть на секунду заколебаться, как они тут же вцепятся в него и отделаться будет уже очень сложно. Трое взрослых бомжей, наверняка уже видевшие его прежде, быстро отстали и переключились на новых жертв, но молодой почему-то увязался следом, продолжая как-то заученно, с одной и той же интонацией в голосе выкрикивать из-за его спины «дайте десятку!». Майский хмурился еще сильнее: его невероятно раздражал этот наглый молодой попрошайка, который шел за ним сейчас по рынку неотступно, крича и привлекая к ним всеобщее внимание. Наконец, пройдя несколько метров, он не выдержал,