— Уйди! — произнес Майский с чувством глубокого возмущения и недовольства.

— Дайте десятку! — ехидно улыбнувшись, повторил попрошайка, кажется, еще громче, чем прежде.

— Ты что, не понял?! Уйди от меня! — угрожающе взревел Майский.

— Дайте десятку!.. Дайте десятку! — весело затараторил бомж.

Увидев, что Майский начал терять самообладание, попрошайка не прекратил, а наоборот только усилил свое требование, рассчитывая, по-видимому, что жертва, окончательно выйдя из себя, даст денег, лишь бы только отвязаться от приставучего спутника.

Майский с силой сжал губы, пытаясь сообразить, как следовало бы поступить сейчас, но так ничего и не придумал. Он оглянулся: многие прохожие смотрели в их сторону, привлеченные раздававшимися здесь громкими выкриками. Майский развернулся и пошел дальше, пристыженно опустив при этом голову, вжав ее в плечи и вообще сгорбившись всем телом, как бы пытаясь сделаться сейчас совсем маленьким и незаметным. Некоторое время бомж еще шел за ним, злорадно и издевательски крича вслед свое требование, уже исключительно для собственного удовлетворения (он понял, что Майский не даст денег); дойдя же до противоположного выхода с рынка, продолжать преследование не стал, а направился назад к товарищам.

Всю дорогу до детского сада Майский никак не мог успокоиться, думая об увязавшемся за ним бомже. Он негодовал и решительно недоумевал, размышляя над мотивами, заставлявшими уличных попрошаек так подолгу навязчиво приставать к прохожим. «Здоровый парень, — яростно обдумывал он про себя. — Руки, ноги целы — иди работай! До такого опуститься!».

Занятый этими мыслями, Майский подошел к детскому саду, вся уличная территория которого была сплошь усеяна детьми. Уже не в силах под конец дня справляться с детской энергией, воспитатели вывели свои группы из душного здания на улицу, в ожидании пока отпрысков разберут по домам родители. Над площадкой стояли шум и гам: группа ребятишек весело кричали и смеялись у турника, рядом же кто-то плакал, по-видимому, упав и больно ударившись, вот раздался предостерегающий крик воспитателя, предназначенный зачем-то полезшему в водосток ребенку, а чуть в стороне громко ругались двое мальчишек, раззадориваемые товарищами — и все это в беспрестанном сплошном гуле носившихся и резвившихся детей. Алина находилась здесь же, играя с подружками в какую-то оживленную игру. Майский прошел на территорию сада и направился прямо к ней.

— Алина, пойдем домой, — позвал он племянницу.

Алина оторвалась от игры, подняла голову и, увидев Майского, побежала к лавочке, на которой висела ее кофта.

— Извините, а вы кто? — вдруг услышал Майский голос возле себя.

Он повернулся и увидел, что голос принадлежал молодой девушке, которая шла сейчас к нему.

— А вы кто? — бестактно переадресовал вопрос Майский.

— Я воспитатель Алины, — ответила девушка. Увидев хмурое и раздраженно лицо неизвестного ей мужчины, она заметно напряглась.

— А я ее дядя.

Девушка еще несколько секунд продолжила молча смотреть на Майского, будто бы пытаясь решиться на что-то, как вдруг к ним подбежала Алина.

— Ну что, домой идем? — спросила она у дяди.

— Пойдем, — ответил Майский.

Вместе они попрощались с воспитателем, и вышли с детского сада. Через несколько минут дядя с племянницей уже подходили к рынку.

— Пойдем по улице, не через рынок, — предложил Майский.

Рынок действительно можно было обойти, но для этого надо было сделать приличный крюк и Алину почти никогда так не водили.

— Почему? Челез лынок ближе, — вопросительно взглянула она на Майского.

— А ты не хочешь прогуляться? Такая погода хорошая!

— Давай, — со всей готовностью произнесла девочка.

Алина так быстро, легко и беспрекословно согласилась с его предложением, что Майский проникся глубокой признательностью к своей племяннице и испытал сильнейшее внутреннее по большей степени неосознанное желание как-то отблагодарить ее в ответ на проявленное понимание.

— Персики будешь? — тут же поинтересовался он у нее.

— Буду! — по-детски радостно воскликнула Алина.

Мысль про персики пришла к Майскому не случайно: возле самого входа на рынок друг за другом вряд стояло множество прилавков с большим выбором различной ягоды, зелени, овощей и фруктов, в том числе и персиков, которые Майский чрезвычайно любил и которые в это время года были уже очень сочные, источая сейчас повсюду хорошо знакомый ему приятный густой аромат.

Вместе с Алиной они подошли к ближайшему прилавку. Здесь собралось много народу и двое продавцов-кавказцев только и успевали обслуживать клиентов, шустро набирая товар в пакеты, взвешивая их и раздавая покупателям. Очередь продвигалась быстро и вскоре дошла и до Майского, но он вдруг не стал ничего просить, а отошел в сторону.

Он заметил чуть дальше слева небольшой закуток, тупик, где в тени торговала женщина. Прилавок кавказцев, как и большинство остальных, располагался вдоль тротуара — здесь постоянно проходили люди, и было полно покупателей; но до этой женщины, стоявшей в тупике, в углублении, не добирался ни один из прохожих. Увидев ее, пребывавшую в совершенном одиночестве и оглядывающуюся по сторонам отрешенным взглядом, тогда как у остальных продавцов не было отбоя от покупателей, Майский решил во что бы то ни стало купить сейчас персики именно у этой женщины.

— Свешайте, пожалуйста, килограмм персиков, — зайдя в закуток, обратился он к ней.

Женщина на секунду даже опешила от появления покупателя, но тут же, как бы опомнившись, просияла в улыбке и начала накладывать персики в пакет, делая это не спеша, тщательно выбирая и просматривая при этом каждый со всех сторон.

— Что-то еще? — спросила она, протягивая Майскому пакет.

— По полкилограмма банан и апельсин, — ответил он, еще минуту назад не планируя кроме персиков больше никаких покупок.

Рассчитавшись, Майский взял пакет с фруктами и, вернувшись с Алиной на тротуар, пошел дальше, в обход рынка.

— Можно пейсик? — почти сразу спросила у него Алина.

— Нет. Домой придешь — тогда и поешь, — отрезал было Майский, но тут же расценив, что его ответ прозвучал чересчур категорично, решил пояснить причину своего запрета и добавил, на этот раз уже каким-то даже уговаривающим тоном: — Они же грязные — заразу можешь подхватить. Давай лучше дома.

Некоторое время Майский и Алина шли не разговаривая. Он погрузился в раздумья, а она бодро вышагивала рядом.

Майского всецело поглотил вопрос, над которым он в последнее время размышлял все чаще и чаще — вопрос о смысле жизни. Никогда прежде за сорок семь лет этот вопрос не занимал его с такой силой, не стоял перед ним так остро, как в последние два месяца. Раньше, он даже не задавался им напрямую, потому что всегда подсознательно находил ответ на него или в своей текущей работе или в том, что планировал сделать в будущем. Когда Майский был занят спором в суде Я-ска, именно это