брата, и втроём они пристроились за последними средневековыми воинами. Те, гремя массивными доспехами, и правда не могли знать, что те, за кем объявлена погоня, осторожно ступают прямо за их широкими спинами.

На первой же развилке Алисафья жестом приказала свернуть в другой тоннель.

— Где мы сейчас, ты что-то чувствуешь? — спросила Алисафья обмякшего Антона Силуановича. Лихоозёрский барин тем временем смотрел в оба конца, тревожно ожидая, что кто-то двинется на них спереди или сзади. Так и оказалось — очередной отряд на развилке устремился как раз в их сторону.

— Мы находимся… мы… в левой лапе крота. Нельзя сворачивать налево, иначе окажемся в тупике! — они вновь бежали, и младший подал еле слышимый гаснущий голосок.

— Куда же мы должны в конец-то концов попасть? — спросил Еремей Силуанович, не получил ответа. Видимо, брат вновь провалился в сумерки ослабевшего сознания.

Они и правда настигли новую развилку, где можно было свернуть, и прошли так, как и говорил Антон Силуанович, хотя впереди раздавались шаги и мелькали призрачные огни.

— Похоже… да что похоже, так и есть! Нас окружают! — прорычал лихоозёрский барин, и, едва успел произнести, как на них с визгом бросились австралийские аборигены. По-прежнему держа брата на плече, Еремей Силуанович сбил кулаком с ног первого, что бежал, сжимая примитивное метательное копьё. Другого он не менее грубо отбросил во мрак ударом ноги. Алисафья, присев в боевой стойке, умело перебросила через себя нескольких нападавших, и те, сделав сальто в воздухе, рухнули и не шевелились.

— Ух! Да всё не так плохо! Ещё и за себя постоять можем! — сказал восторженно громила-барин. — А вы тоже, барышня, не лыком шиты! Может, нам и не хорониться, как татям, так их всех и переколотим, как орехи, до мелких скорлупок?

— Их слишком много! А луки, копья да стрелы у них самые настоящие!

— И ружья тоже! — добавил Антон Силуанович, который наконец-то пришёл в себя. — Так, теперь представьте, что мы чуть обогнули лапу крота. Представили? Она слева от нас. А выход — в самой голове!

— Значит, не так уж и далеко!

— Совсем недалеко! — радостно вздохнула Алисафья, и тут же попятилась.

Впереди слышались удары барабанщиков. Ведомые обер-офицером Корфом, те двигались прямо на них. Но, когда обернулись и попробовали отступить, беглецы поняли, что с другой стороны тоннеля на них, гремя и выкрикивая что-то, движется не менее яростная сила…

— Вот и всё, — выдохнул Еремей Силуанович. — Бедная моя девочка, Ариша. Похоже, мне не увидеть, и не спасти тебя…

* * *

Пётр, когда наконец-то различил силуэты приближающегося герцога и свиты, выдохнул с облегчением. Казалось, что ждать их пришлось целую вечность.

— Ну что ж, как там? Едем обратно, ваше сия… — спросил он, осекшись и не помня, как правильно обращаться. Но так и не удосужился ответа.

Впрочем, от него ничего и не зависело. Как только герцог и свита сели в экипаж, а Гвилум со злобой захлопнул дверь, Уголёк ожил — именно ожил, потому как до этого напоминал тёмное изваяние, и, стремительно развернув экипаж, помчался от старой шахты.

Крестьянин ждал, что они вот-вот, как то было на пути сюда, взлетят, но экипаж размеренно двигался лесной дорогой. И не мчался даже, словно теперь некуда было спешить. Тяжёлая тьма постепенно рассеивалась, приближая хмурое зимнее утро. По пути встречались вырванные с корнем деревья — их оставил тот страшный могучий лесной старик, что обжёгся, посмев коснуться их страшной повозки. Пётр смотрел по сторонам, и не мог понять: в чём же перемена? Что-то случилось непоправимое в эту ночь… Весь лес выглядел обречённым. Огромный северный лес погиб, хотя пока был с виду таким же, как и прежде. Крестьянин не мог знать, что тот лишился своих древних охранителей, а значит — у него больше нет будущего.

Но про лес Пётр и думать забыл, когда выехали на дорогу. Вновь его мысли занимала только жена Ульяна. Близилась, как он полагал, какая-то развязка. И вот наконец он — тот самый перекрёсток, и сумрачное заведение стоит на привычном месте. Горит бледный свет в окнах, но зияет пустотой над входом место, где была совсем недавно вывески: «Трактиръ 'Добрый станъ» и «Для тѣхъ, кто готовъ въ путь».

— Итак, Пётр, теперь нам осталось решить вопрос с вами! — произнёс чёрный герцог, выходя из экипажа.

— Вы обещали помочь моей…

— Это всё обсудим… там.

И они прошли в трактир. Им навстречу выбежал мальчик-половой, только теперь у него было только человеческое туловище, а вместо ног — множество тонких паучьих лап.

Крестьянин уже понял, что согласился иметь дело с силой, способной на великие чудеса. И эта сила больше не таила от него своего истинного облика. Но, сам не понимая, как такое случилось, он чувствовал, что будто привык, и не испытывает страха.

На столе, где они обедали перед отъездом, стоял серебряный канделябр, и холодными белыми огоньками горели шесть свечей. На старинной плотной бумаге с завернувшимися углами была чернильница в виде черепа с горящими глазами.

Пётр заметил, что спутники остались ждать в экипаже, а в трактир вошли только они с герцогом. Даже мальчик, тронув чёрной лапой дверь, с поклоном удалился.

— Так вы собираетесь куда-то ехать ещё? — спросил Пётр отстранённо, будто для него всё уже закончилось.

— Да, нам уже пора. Итак, Пётр, остался самый последний вопрос. Согласны ли вы поступить ко мне на службу и отправиться в долгий, но интересный путь?

— Но я спрашивал про…

— Ничто не омрачит и не побеспокоит семью вашу, когда вы будете у меня на службе. Поверьте, я сполна отблагодарю домочадцев, — герцог помолчал. — И, если вы согласны, просто — поставьте подпись.

Пётр нерешительно подошёл к столу. Огоньки свеч дрогнули. Пробежался глазами, почёсывая бороду.

— Это наш договор! В нём говорится, что вы, крестьянин села Серебряные Ключи, согласны поступить на службу, отдав душу…

— Отдав душу?..

Герцог кивнул.

Крестьянин сглотнул, и дочитал уже сам:

«Со своей же стороны великий герцог берёт полную заботу о благосостоянии семьи и близких, и всех родов, что последуют затем…»

— Как же мне быть? — спросил он вслух, но ответом было молчание.

Понимая, что теперь всё зависит от него, Пётр обмакнул роскошное перо в чернила. Всмотрелся, как капелька замерла чёрной блестящей точкой,