же, ведь Залман не хуже других знал про байки относительно старой шахты. Сам он никогда и не думал отправляться в такие глухие места и не верил сказкам о сокровищах…

Но ничем иным, как входом в ту самую шахту, это место и быть не могло…

«А что… если? — он вновь посмотрел на белого коня. — Нет, ехать… Хотя… я только спущусь ненадолго, и посмотрю, что там, а потом уж! А вдруг там совершено преступление? Тогда я сообщу о нём нашему исправнику, как его, Голенищеву!»

И, ещё недолго поколебавшись, аптекарь засеменил к пасти входа…

— Запах какой-то странный, будто и правда труп тут! Давно, и не один! — сказал он себе, шагая вниз по покрытым грязной известью ступенькам. Когда они закончились, аптекарь увидел слабо горящий факел. Вырвав его, пошёл глубже, всё равно почти ничего не различая перед собой.

Узкое пространство вдруг сменилось широким.

— Ух! — издал звук, отозвавшийся эхом, который сменил шелест и писк встревоженных летучих мышей. Под ногами что-то звякнуло. Наклонившись и посветив факелом, он нащупал что-то круглое и поднёс к очкам.

Глаза вытаращились:

— Да это же! — и он повертел монетой, попробовал за зуб, довольно хмыкнул и убрал в карман.

Пройдя ещё пару неуверенных шагов, аптекарь нащупал носком уже несколько кругляшков, а когда посвятил, увидел, что они словно насыпаны длинной блестящей дорожкой. Залман, словно собака, упал и пополз на четвереньках, а дыхание становилось всё более частым и неровным.

Чуть приподняв глаза, он замер, и морщины испещрили его высокий лоб — перед ним возвышалась громадная туша, и чрево было наполнено монетами!

В этот миг почему-то вспомнилось всё, что было раньше… Он родился в бедной семье, с таким трудом сумел вырваться из нищего городского квартала и стать медиком. Служить военным хирургом пошёл добровольно, потому что это показалось тогда единственным выходом из бесславного и, в общем-то, голодного тупика. Затем, вернувшись с войны, отказывая себе в лишнем куске хлеба, и открыл аптеку, а при ней тайно организовал мастерскую по производству боеприпасов. И всё для того, чтобы забыть наконец-то проклятое время безденежья! Но прошлое, особенно пережитое на войне, врывалось к нему, словно ветер в замочную скважину, и, чтобы утихомирить эту бурю, он стал принимать опий, который, как известно, всегда был у аптекаря под рукой.

То же, что лежало перед ним, наверное, было подарком самой Судьбы! Это — справедливое и долгожданное вознаграждение за сложный путь. Руки судорожно тряслись, купаясь в золотых монетах. Он подносил их к лицу и будто умывался.

— Вот оно! Неужели! Теперь! Это мне за всё! Это — мой!

Он представил, как нагрузит сейчас сани монетами, аккуратно прикроет, и, дождавшись потёмок — что же, ради такого можно и потерпеть, доедет до аптеки. Работающий точно, как часы, ум, просчитывал, как надо незаметно перегрузить всё это богатство в подвал, где его тайная оружейная. А потом… успокоиться, принять наконец дорогой его сердцу «Laudatum opium»…

Лишь вспомнил о каплях, как нестерпимо захотелось… может быть, осталось хоть что-то!..

Но, как только он распрямился и стал ощупывать одежду под шубой, в затылок уткнулось что-то.

Команды «Руки вверх!» не последовало, но Залман машинально вздёрнул ладони. Может, резкое движение и предопределило исход, но выстрела Залман, который так внезапно обрёл и потерял неслыханное никому богатство, так и не услышал…

Эпилог

Лето задержалось, но всё же пришло, и солнце каждый день нагревало мостовую так, что шёл жгучий нестерпимый пар. Лихоозёрск, будто зверь, медленно зализывал раны и приходил в себя.

Высокая комиссия по царскому указу, конечно же, посетила город. Несмотря на наличие железной дороги, чиновники из столицы добирались почти две недели — столь неблизок путь в эти северные глухие края. Поплатились за содеянное многие, да не все. Ведь, если разобраться, каждому второму жителю городка было что поставить в укор за творившееся той тёмной и длинной зимней ночью…

Уж как та комиссия доложила царю о произошедшем — неведомо, только решение приняли совсем уж, которого не ждали. Словно вспомнили вдруг в Петербурге о существовании Лихоозёрска, и решили взяться за освоение края, как говорится, крепкой рукой.

Летним жарким деньком шёл по одной из центральных улиц степенный и тучный человек. Тот самый Мокей Данилович, и нагрудный знак городского головы был при нём. Рука его и до сих пор была забинтована. Сумев чудом выжить, получил он в итоге после всех разбирательств орден с бантом, да золотую полусаблю «За храбрость», чем весьма гордился. На горожан теперь посматривал спокойно и свысока, как бы всем видом своим напоминая: «Старое не поминаю, но смиренно уважайте, коль повинны!»

Был у него когда-то план по осушению местных болот, с Еремеем Силуановичем, не к часу будь помянут упокойник, обсуждал он его когда-то. Только вот нашли, как решить задачку, без него. Приняли в столице решение рубить местные леса под корень, нужен ведь империи лес. А, коли так, что уж — болота иссыхают, лишившись зелёной защиты от палящего солнца. И будет вокруг городишки теперь так светло и просторно, что уж пора придёт задуматься, чтоб и переименовать его.

Мокей Данилович возвращался, отобедав в лучшем трактире поросёнком с кашей. Центр потихоньку возвращал прежний облик — то там, то здесь дома были в строительных лесах, стучали топоры, слышались голоса.

«Нет-нет, а оправимся от хмури той!» — и только подумал об этом, как из закоулка вышел навстречу странный тип.

Странный тип — худший из всех типов, который только и можно встретить в Лихоозёрске. С зимы было установлено правило, которое исполнялось гласно и негласно — сообщать в полицию обо всех, кто прибыл в город и подаёт хоть малейшие признаки этой самой странности. Даже если приезжие просто интересовались, где отобедать, и те уже кушали в трактире под бдительным оком агентов нового исправника.

А тип, что выплыл буквально из ниоткуда к городскому голове, был более чем странный — вроде бы и костюм на нём вполне привычный, современный и городской, да какого-то уж небывалого рыжего цвета!

«Не носят таковые порядочные люди! Ей-богу, не носят!» — насупился толстяк, и, погладив здоровой рукой бороду клинышком, поджал ближе к груди перетянутую плотно бинтами. Хотел уж было отстраниться, но молодой человек взял его аккуратно под локоть:

— Не смею волновать вас и знаю-знаю, о чём вы сейчас подумали!

— Да, не имею чести быть…